Сочинения. В 2-х томах

Клюев Николай Алексеевич

(1930-е гг.)

416

По жизни радуйтесь со мной,

По жизни радуйтесь со мной, Сестра буренка, друг гнедой, Что стойло радугой цветет, В подойнике лучистый мед, Кто молод, любит кипень сот, Пчелиный в липах хоровод! Любя, порадуйся со мной, Пчела со взяткой золотой, Ты сладкой пасеке верна, Я ж — песне голубее льна, Когда цветет дремотно он, В просонки синие влюблен! Со мною радость разделите — Баран, что дарит прялке нити Для теплых ласковых чулок, Глашатай сумерек — волчек — И рябка — тетушка-ворчунья, С котягою — шубейка кунья, Усы же гоголиной масти, Ворона — спутница ненастья, — Не каркай голодно, гумно Зареет, словно в рай окно — Там полногрудые суслоны Ждут молотьбы рогов и звона! Кто слышит музыку гумна, Тот вечно молод, как весна! Как сизый аир над ручьем, Порадуйся, мой старый дом, И улыбнись скрипучей ставней — Мы заживем теперь исправней. Тебе за нищие годины Я шапку починю тесиной И брови подведу смолой. Пусть тополь пляшет над тобой Гуськом, в зеленую присядку! Порадуйся со мной и кадка, Моя дубовая вдова, Что без соленья не жива, Теперь же, богатея салом, Будь женкой мне и перевалом В румяно-смуглые долины, Где не живут с клюкой морщины, И старость, словно дуб осенний, Пьет чашу снов и превращений; Вся солнце рдяное, густое, Чтоб закатиться в молодое, Быть может, в песенки твои, Где гнезда свили соловьи, В янтарный пальчик с перстеньком. Взгляни, смеется старый дом, Осклабил окна до ушей И жмется к тополю нежней, Как я, без мала в пятьдесят, К твоей щеке, мой смуглый сад, Мой улей с солнечною брагой. Не потому ли над бумагой Звенит издёвкой карандаш, Что бледность юности не пара, Что у зимы не хватит чаш Залить сердечные пожары?! Уймись, поджарый надоеда, — Не остудят метели деда, Лишь стойло б клевером цвело, У рябки лоснилось крыло И конь бы радовался сбруе, Как песне непомерный Клюев! — Он жив, олонецкий ведун, Весь от снегов и вьюжных струн Скуластой тундровой луной Глядится в яхонт заревой!

(1930-е гг.)

417

Чтоб пахнуло розой от страниц

Чтоб пахнуло розой от страниц И стихотворенье садом стало, Барабанной переклички мало, Надо слышать клекоты орлиц, В непролазных зарослях веприц — На земле, которой не бывало. До

чудесного материка Не доедешь на слепых колесах: Лебединый хоровод на плесах, Глубину и дрёму тростника Разгадай, где плещется строка Словно утро в розовых прокосах. Я люблю малиновый падун — Листопад горящий и горючий — Оттого стихи мои как тучи С отдаленным громом теплых струн. Так во сне рыдает Гамаюн, Что забытый туром бард могучий. Простираясь розой подышать, Сердце, как малиновка в тенетах, Словно сад в осенних позолотах, Ронит давнее, как листья в гать. Роза же в неведомых болотах, Как лисица редкая в охотах, Под пером не хочет увядать. Роза, роза! Суламифь! Елена! Спят чернила заодно с котом, Поселилась старость в милый дом, В заводь лет не заплывет сирена. Там гнилые водоросли, пена Парусов, как строчек рваный ком. Это тридцать лет словостроенья, Плешь как отмель, борода — прибой, Будет и последний китобой — Встреча с розою — владычицей морской — Под тараны кораблекрушенья. Вот тогда и расцветут страницы Горним льном, наливами пшеницы, Пихтовой просекой и сторожкой. Мой совенок, подожди немножко, Гости близко: роза и луна, Старомодно томна и бледна!

Сентября 6-го (1930-е гг.)

418

Ой, кроваво березыньке в бусах

Ой, кроваво березыньке в бусах Удавиться зеленой косой. Так на Вятке, в цветущих Чарусах, Пил я солнце и пихтовый зной. И вернулся в Москву черемисом, Весь медовый, как липовый шмель, Но в Пушторге ощеренным рысям Не кажусь я как ворон досель. Вдруг повеет на них ароматом Пьяных трав, приворотных корней!.. За лобатым кремлевским закатом Не дописана хартия дней. Будут ночи рысиной оглядки Победителем рог ветровой, Но раскосое лето на Вятке Нудит душу татарской уздой!

(1930-е г г.)

419

Старикам донашивать кафтаны,

Старикам донашивать кафтаны, Сизые над озером туманы, Лаптевязный подорожный скрип… Нет по избам девушек-улыб, Томных рук и кос в рублях татарских, Отсняли в горницах боярских Голубые девичьи светцы. Нижет страстотерпные венцы Листопад по Вятке, по Кареле: — Камень-зель, оникс и хризолит Забодали Мономахов щит Турок в белозубые метели. Он — в лохмотах бархат, ал и рыт, Вороном уселся, злобно сыт, На ракиту, ветер подорожный, И мужик бездомный и безбожный В пустополье матом голосит: — Пропадай, моя телега, растакая бабка-мать! Где же ты, невеста — павья стать, В аравийских паволоках дева? Старикам отжинки да посевы, Глаз поречья и бород туман, Нет по избам девушек-Светлан, — Серый волк живой воды не сыщет. Теремное светлое кладбище Загляделось в медный океан, Узорочье, бусы, скрыни, прялки, — Но в тюки увязаны русалки, Дед-Мороз и святки с Колядой. Им очнуться пестрою гурьбой, Содрогаясь, в лавке антикварной. Где же ты, малиновый, янтарный Русский лебедь в чаше заревой?." Старикам донашивать кафтаны, Нам же рай смертельный и желанный, Где проказа пляшет со змеей!

(1930-ые гг.)

Поэмы

420

ЧЕТВЕРТЫЙ РИМ

Николаю Ильичу Архипову

А теперь хожу в цилиндре

И в лаковых башмаках…

Сергей Есенин

Не хочу быть знаменитым поэтом В цилиндре и в лаковых башмаках, Предстану миру в песню одетым, С медвежьим солнцем в зрачках, С потемками хвои в бородище, Где в случке с рысью рычит лесовик! Я сплел из слов, как закат, лаптище Баюкать чадо — столетий зык. В заклятой зыбке седые страхи, Колдуньи дремы, горбун низги… Мое лицо — ребенок на плахе, Святитель в гостях у бабы-яги. А сердце — изба, бревна сцеплены в лапу, Там горница — ангелов пир, И точат иконы рублевскую вапу, Молитв молоко и влюбленности сыр. Там тайны чулан, лавка снов и раздумий, Но горница сердца лобку не чета: О край золотых сенокосов и гумен! О ткацкая радуг и весен лапта! К тебе притекают искатели кладов — Персты мои — пять забубённых парней, И в рыжем полесье, у жил водопадов Буравят пласты до алмазных ключей. Душа — звездоперый петух на нашесте, Заслушалась яростных чмоков сверла… Стихи — огневища о милой невесте, Чьи ядра — два вепря, два лютых орла. Не хочу укрывать цилиндром Лесного чёрта рога! Седым кашалотам, зубаткам и выдрам Моих океанов и рек берега! Есть берег сосцов, знойных ягодиц остров, Долина пахов, плоскогорье колен; Для галек певучих и раковин пестрых Сюда заплывает ватага сирен. Но хмурится море колдующей плоти, В волнах погребая страстей корабли, Под флейту тритона на ляжек болоте Полощется леший и духи земли. О плоть — голубые нагорные липы, Где в губы цветений вонзились шмели, Твои листопады сгребает Архипов Граблями лобзаний в стихов кошели! Стихов кошели полны липовым медом, Подковами радуг, лесными ау… Возлюбленный будет возлюблен народом За то, что баюкал слезинку мою. Возлюбленный — камень, где тысячи граней, В их омуте плещет осетр-сатана, В змеиной повязке, на сером кабане, Блюдет сладострастье обители сна. Возлюбленный — жатва на северном поле, Где тучка — младенчик в венце гробовом, Печаль журавиная русских раздолий, Спрядающих травы и звезды крестом. Не хочу цилиндром и башмаками Затыкать пробоину в барке души! Цвету я, как луг избяными коньками, Улыбкой озер в песнозвонной тиши. И верен я зыбке плакучей, родимой, Могилушке маминой, лику гумна; Зато, как щеглята, летят серафимы К кормушке моей, где любовь и весна. Зато на моем песнолиственном дубе Бессмертная птица и стая веков, Варить Непомерное в черепа срубе Сошлись колдуны у заклятых котлов. В котлах печень мира и солнца вязига, Безумия перец, укроп тишины… Как первенец ясный, столикая книга Лежит на руках у родимой страны. В той книге страницы — китовьи затоны. На буквенных скалах лебяжий базар, И каркают точки — морские вороны, Почуя стихов ледовитый пожар. В той книге строка — беломорские села С бревенчатой сказкою изб и дворов, Где темь — медвежонок, и бабы с подола Стряхают словесных куниц и бобров. Кукует зегзицею Дева-обида Над слезкой России (о камень драгий!..) Когда-нибудь хрустнет небесная гнида — Рябой полумесяц под ногтем стихий. И зуд утолится, по ляжек болотам Взойдет чистоты белоснежный ирис, Заклятым стихам отдадут словно сотам Мед глаз ярославец, вогул и киргиз. Не хочу быть лакированным поэтом С обезьяньей славой на лбу! С Ржаного Синая багряным заветом Связую молот и мать-избу. Связую думы и сны суслона С многоязычным маховиком… Я — Кит Напевов, у небосклона Моря играют моим хвостом. Блюду я, вечен и неизменен, Печные крепи, гумна пяту. Пилою-рыбой кружит Есенин, Меж ласт родимых ища мету. Пилою-рыбой прослыть почестно У сонных крабов, глухих бодяг… Как дед внучонка, качает вёсны Паучьей лапой запечный мрак. И зреют вёсны: блины, драчены, Рогатый сырник, пузан-кулич… «Для варки песен — всех стран Матрены Соединяйтесь!» — несется клич. Котел бессмертен, в поморьях щаных Зареет яхонт — Четвертый Рим: Еще немного, и в новых странах Мы желудь сердца Земле вручим. В родных ладонях прозябнет дубом Сердечный желудь, листва — зрачки… Подарят саван заводским трубам Великой Азии пески. И сядет ворон на череп Стали — Питомец праха, судьбы маяк… Затмит ли колоб на звездном сале Сосцы ковриги, — башмачный лак? Не хочу быть «кобыльим» поэтом, Влюбленным в стойло, где хмара и кал! Цветет в моих снах геенское лето, И в лязге строк кандальный Байкал. Я вскормлен гумном, соловецким звоном, Что вьет, как напевы, гнезда в ушах. — Это я плясал перед царским троном В крылатой поддевке и злых сапогах. Это я зловещей совою Влетел в Романовский дом, Чтоб связать возмездье с судьбою Неразрывным красным узлом, Чтоб метлою пурги сибирской Замести истории след… Зырянин с душой нумидийской, Я — родной мужицкий поэт. — Черномазой пахоты ухо Жаворонковый ловит гром — Не с того ль кряжистый Пантюха Осеняет себя крестом. Не от песни ль пошел в присядку Звонкодугий лихой Валдай, И забросил в кашную латку Многострунный невод Китай. На улов таращит Европа Окровавленный жадный глаз, А в кисе у деда Антропа Кудахчет павлиний сказ. Анафема, Анафема вам Башмаки с безглазым цилиндром! Пожалкую на вас стрижам, Речным плотицам и выдрам. Попечалюсь родной могилке, Коту, горшку-замарашке, Чтобы дьявольские подпилки Не грызли слезинок ляшки. Чтоб была как подойник щедра Душа молоком словесным… — Не станут коврижные недра Калачом поджарым и пресным. Не будет лаковым Клюев, Златорог — задорным кутёнком! Легче сгинуть в песках Чарджуев С мягкозадым бачей-сартёнком. В чай-хане дремать на цыновке В полосатом курдском халате, И видеть, как звезд подковки Ныряют в небесной вате. Как верблюдица-полумесяц Пьет у Аллы с ладони… У мускусных перелесиц Замедлят времени кони. И сойду я с певчей кобылы, Кунак в предвечном ауле… Ау, Николенька милый — Живых поцелуев улей! Ау! Я далеко, далеко… Но в срок как жених вернуся, Стихи — жемчуга востока — Сложить перед образом Руси.

(1922)

421

МАТЬ-СУББОТА

Николаю Ильичу Архипову —

моей последней радости!

Ангел простых человеческих дел В избу мою жаворонком влетел, Заулыбалися печь и скамья, Булькнула звонко гусыня-бадья, Муха впотьмах забубнила коту: «За ухом, дяденька, смой черноту!» Ангел простых человеческих дел Бабке за прялкою венчик надел, Миром помазал дверей косяки, Бусы и киноварь пролил в горшки. Посох вручая, шепнул кошелю: «Будешь созвучьями полон в раю!»… Ангел простых человеческих дел Вечером голуб, в рассветки же бел, Перед ковригою свечку зажег, В бороду сумерек вплел василек, Сел на шесток и затренькал сверчком: «Мир тебе, нива с горбатым гумном, Мир очагу, где обильны всегда Звездной плотвою годов невода!..» Невозмутимы луга тишины — Пастбище тайн и овчинной луны, Там небеса как палати теплы, Овцы — оладьи, ковриги — волы; Пищным отарам вожак — помело, Отчая кровля — печное чело. Ангел простых человеческих дел Хлебным теленьям дал тук и предел. Судьям чернильным постылы стихи, Где в запятых голосят петухи, Бродят коровы по злачным тире, Строки ж глазасты, как лисы в норе. Что до того, если дедов кошель — Луг, где Егорий играет в свирель, Сивых, соловых, буланых, гнедых Поят с ладоней соборы святых: Фрол и Медост, Пантелеймон, Илья — Чин избяной, луговая семья. Что до того, если вечер в бадью Солнышко скликал: «тю-тю да тю-тю!» Выведет солнце бурнастых утят В срок, когда с печью прикурнет ухват, Лавка постелет хозяйке кошму, Вычернить косы — потемок сурьму. Ангел простых человеческих дел Певчему суслу взбурлить повелел. Дремлет изба, как матерый мошник В пазухе хвойной, где дух голубик, Крест соловецкий, что крепче застав, Лапой бревенчатой к сердцу прижав. Сердце и Крест — для забвенья мета… Бабкины пальцы — Иван Калита Смерти грозятся, узорят молву, В дебрях суслонных возводят Москву… Слышите ль, братья, поддонный трезвон Отчие зовы запечных икон!? Кони Ильи, Одигитрии плат, Крылья Софии, Попрание врат, Дух и Невеста, Царица предста В колосе житном отверзли уста! Ангел простых человеческих дел В персях земли урожаем вскипел. Чрево овина и стога кресцы — Образов деды, прозрений отцы. Сладостно цепу из житных грудей Пить молоко первопутка белей, Зубы вонзать в неневестную плоть — В темя снопа, где пирует Господь. Жернову зерна — детине жена: Лоно посева — квашни глубина, Вздохи серпа и отжинок тоску Каменный пуп растирает в муку. Бабкины пальцы — Иван Калита Ставят

помолу капкан решета. В пестрой макитре вскисает улов: В чаше агатовой очи миров, Распятый Лебедь и Роза над ним… Прочит огонь за невесту калым, В звонких поленьях зародыши душ Жемчуг ссыпают и золота куш… Савское миро, душисто-смугла Входит Коврига в Чертоги Тепла. Тьмы серафимов над печью парят В час, как хозяйка свершает обряд: Скоблит квашню и в мочалки вихор Крохи вплетает, как дружкин убор. Сплетницу муху, пройдоху кота Сказкой дивит междучасий лапта. Ангел простых человеческих дел Умную нежить дыханьем пригрел. Старый баран и провидец-петух, Сторож задворок лохматый лопух Дождик сулят, бородами трепля… Тучка повойником кроет поля, Редьке на грядке испить подает — Стала б ядрена, бела наперед. Тучка — к пролетью, к густым зеленям, К свадьбам коровьим и к спорым блинам. В горсти запашек опару пролив, Селезнем стала кормилица нив. Зорко избе под сытовым дождем Просинь клевать, как орлице, коньком, Нудить судьбу, чтобы ребра стропил Перистым тесом хозяин покрыл, Знать, что к отлету седые углы Сорок воскрылий простерли из мглы, И к новоселью в поморья окон Кедровый лик окунул Елеон, Лапоть Исхода, Субботу Живых… Стелют настольник для мис золотых, Рушают хлеб для крылатых гостей (Пуду — Сергунька, Васятке — Авдей). Наша Суббота озер голубей! Ангел простых человеческих дел В пляске Васяткиной крылья воздел. Брачная пляска — полет корабля В лунь и агат, где Христова Земля. Море житейское — черный агат Плещет стихами от яростных пят. Духостихи — златорогов стада, Их по удоям не счесть никогда, Только следы да сиянье рогов Ловят тенета захватистых слов. Духостихи отдают молоко Мальцам безудным, что пляшут легко. Мельхиседек и Креститель Иван Песеннорогий блюдут караван. Сладок Отец, но пресладостней Дух — Бабьего выводка ястреб — пастух, Любо ему вожделенную мать Страсти когтями как цаплю терзать, Девичью печень, кровавый послед Клювом долбить, чтоб родился поэт. Зыбка в избе — ястребиный улов Матери мнится снопом васильков; Конь-шестоглав сторожит васильки, — Струнная грива и песня-зрачки. Сноп бирюзовый — улыбок кошель В щебет и грай пеленает апрель, Льнет к молодице: «сегодня в ночи Пламенный дуб возгорит на печи, Ярой пребудь, чтобы соты грудей Вывели ос и язвящих шмелей: Дерево-сполох кудрявый Федот Даст им смолу и сжигающий мед!» Улей ложесн двести семьдесят дней Пестует рой медоносных огней… Жизнь-пчеловод постучится в леток; Дескать, проталинка теплит цветок!.. Пасеке зыбок претит пустота — В каждой гудит как пчела красота. Маковый ротик и глазок слюда — Бабья держава, моя череда. Радуйтесь, братья, беременен я От поцелуев и ядер коня! Песенный мерин — багряный супруг Топчет суставов и ягодиц луг, Уды мои словно стойло грызет, Роет копытом заклятый живот. Родится чадо — табун жеребят, Музыка в холках и в ржании лад. Ангел простых человеческих дел Гурт ураганный пасти восхотел. Слава ковриге и печи хвала, Что Голубую Субботу спекла, Вывела лося — цимбалы рога, Заколыбелить души берега! Ведайте, други, к животной земле Едет купец на беляне-орле! Груз преисподний: чудес сундуки, Клетки с грядущим и славы тюки! Пристань-изба упованьем цветет, Веще мурлычит подойнику кот, Птенчики зерна в мышиной норе Грезят о светлой засевной поре; Только б привратницу серую мышь Скрипы вспугнули от мартовских лыж, К зернышку в гости пожалует жук, С каплей малюткою лучиков пук. Пегая глыба, прядя солнопек, Выгонит в стебель ячменный пупок. Глядь, колосок как подругу бекас Артосом кормит лазоревый Спас… Ангел простых человеческих дел В книжных потемках лучом заалел. Братья, Субботе Земли Всякий любезно внемли: Лишь на груди избяной Вы обретете покой! Только ковриги сосцы — Гаг самоцветных ловцы, Яйца кладет, где таган Дум яровой пеликан… Светел запечный притин — Китеж Мамелф и Арин, Где словорунный козел Трется о бабкин подол. Там образок Купины — Чаша ржаной глубины; Тела и крови Руси, Брат озаренный, вкуси! Есть Вседержитель гумна, Пестун мирского зерна, Он, как лосиха телка, Лижет земные бока, Пахоту поит слюной Смуглый Господь избяной. Перед Ним Единым, Как молокой сом, Пьян вином овинным, Исхожу стихом. И в ответ на звуки Гомонят улов Осетры и щуки Пододонных слов, Мысленные мрежи, Слуха вертоград, Глуби Заонежий Перлами дарят. Палеостров, Выгу, Кижи, Соловки Выплескали в книгу Радуг черпаки. Там псаломогорьем Звон и чаек крик, И горит над морем Мой полярный лик. Ангел простых человеческих дел В сердце мое жаворонком влетел. Видит, светелка как скатерть чиста, Всюду цветут «ноготки» и «уста», Труд яснозубый тачает суму — Слитки беречь рудокопу Уму, Девушка Совесть вдевает в иглу Нити стыда и ресничную мглу… Ткач пренебесный, что сердце потряс, Полднем солов, в вечеру синеглаз, Выткал затон, где напевы-киты Дремлют в пучине до бурь красоты… Это — Суббота у смертной черты. Это — Суббота опосле Креста… Кровью рудеют России уста, Камень привален, и плачущий Петр В ночи всемирной стоит у ворот… Мы готовим ароматы Из березовой губы, Чтоб помазать водоскаты У Марииной избы. Гробно выбелим убрусы, И с заранкой-снегирем Пеклеванному Исусу Алавастры понесем. Ты уснул, пшеничноликий, В васильковых пеленах… Потным платом Вероники Потянуло от рубах. Блинный сад благоуханен… Мы идем чрез времена, Чтоб отведать в новой Кане Огнепального вина. Вот и пещные ворота, Где воркует голубь-сон, И на камне Мать-Суббота Голубой допряла лен.

(1922)

422

ЗАОЗЕРЬЕ

Памяти матери

Отец Алексей из Заозерья — Берестяный светлый поп, Бородка — прожелть тетерья, Волосы — житный сноп. Весь он в росе кукушей С окуньим плеском в глазах, За пазухой бабьи души, Ребячий лоскутный страх. Дудя коровьи молебны В зеленый Егорьев день, Он в воз молочный и хлебный Свивает сны деревень. А Егорий Поморских писем Мчится в киноварь, в звон и жуть, Чтобы к стаду волкам и рысям Замела метелица путь, Чтоб у баб рожались ребята Пузатей и крепче реп, И на грудах ржаного злата Трепака отплясывал цеп. Алексею ружит деревня, Как Велесу при Гостомысле. Вон девка несет не креня Два озера на коромысле. На речке в венце сусальном Купальница Аграфёна, В лесах зарит огнепально Дождевого Ильи икона. Федосья — колосовица С Медостом — богом овечьим, Велят двуперстьем креститься Детенышам человечьим. Зато у ребят волосья Желтее зимнего льна… В парчевом плату Федосья, — Дозорит хлеба она. Фролу да Лавру работа — Пасти табун во лесях; — Оттого мужичьи ворота В смоляных рогатых крестах. Хорошо зимой в Заозерьи: Заутренний тонок звон, Как будто лебяжьи перья Падают на амвон. А поп в пестрядиной ризе, С берестяной бородой, Плавает в дымке сизой, Как сиг, как окунь речной. Церквушка же в заячьей шубе В сердцах на Никона-кобеля: — От него в заруделом срубе Завелась скрипучая тля! От него мужики в фуражках, У парней в раскидку часы! Только сладко в блинах да олашках, Как в снопах, тонуть по усы. А уж бабы на Заозерьи — Крутозады, титьки как пни, Все Мемёлфы, Груни, Лукерьи, По верётнам считают дни! У баб чистота по лавкам, В печи судачат горшки, — Синеглазым Сенькам да Савкам Спозаранка готовь куски. У Сеньки кони — салазки, Метель подвязала хвост… Но вот с батожком и в ряске Колядный приходит пост. Отец Алексей в притворе Стукает об пол лбом, Чтоб житные сивые зори Покумились с мирским гумном. Чтоб водились сиги в поречьи, Был добычен прилет гусей… На лесного попа, на свечи Смотрит Бог, озер голубей. Рожество — звезда золотая, Воробьиный ребячий гам, — Колядою с дальнего края Закликают на Русь Сиам. И Сиам гостит до рассветок В избяном высоком углу: — Кто не видел с павлинами клеток, Проливающих яхонт во мглу? Рожество — калач златолобый, После святки — вьюг помело, — Вышивают платки зазнобы На морозное глядя стекло. В Заозерьи свадьбы на диво, — За невестой песен суслон, Вплетают в конские гривы Ирбитский, Суздальский звон. На дружках горят рубахи От крепких, девичьих губ, Молодым шептухи да свахи Стелют в горнице волчий тулуп. И слушают избы и звезды Первый звериный храп, У елей, как сев в борозды, Сыплется иней с лап. Отцу Алексею руга За честной и строгий венец… У зимы ослабла подпруга, Ледяной взопрел жеребец. Эво! Масленица навстречу, За нею блинный обоз!.. В лесную зыбель и сечу Повернул пургача мороз. Великие дни в деревне — Журавиный плакучий звон, По мертвой снежной царевне Церквушка правит канон. Лиловые павечерья, И, как весточка об ином, Потянет из Заозерья Березовым ветерком. Христос Воскресе из мертвых, Смертию смерть поправ!.. И у елей в лапах простертых Венки из белых купав. В зеленчатом сарафане Слушает звон сосна. Скоро в лужицу на поляне Обмокнет лапоток весна. Запоют бубенцы по взгорью, И как прежде в тысячах дней, Молебном в уши Егорью Задудит отец Алексей.

(1927)

423-425

ПЛАЧ О ЕСЕНИНЕ

(а)

Младая память моя железом погибает,

и тонкое мое тело увядает…

(Плач Василька, князя Ростовского)

Мы свое отбаяли до срока — Журавли, застигнутые вьюгой. Нам в отлет на родине далекой Снежный бор звенит своей кольчугой. Помяни, чортушко, Есенина Кутьей из углей да омылков банных! А в моей квашне пьяно вспенена Опара для свадеб да игрищ багряных. А у меня изба новая — Полати с подзором, божница неугасимая. Намел из подлавочья ярого слова я Тебе, мой совенок, птаха моя любимая! Пришел ты из Рязани платочком бухарским, Нестираным, неполосканым, немыленым, Звал мою пазуху улусом татарским, Зубы табунами, а бороду филином! Лепил я твою душеньку, как гнездо касатка, Слюной крепил мысли, слова слезинками, Да погасла зарная свеченька, моя лесная лампадка, Ушел ты от меня разбойными тропинками! Кручинушка была деду лесному, Трепались по урочищам берестяные седины, Плакал дымом овинник, а прясла солому Пускали по ветру, как пух лебединый.

* * *

Из-под кобыльей головы, загиблыми мхами Протянулась окаянная пьяная стежка. Следом за твоими лаковыми башмаками Увязалась поджарая дохлая кошка. Ни крестом от нее, ни пестом, ни мукой, (Женился ли, умер — она у глотки, Вот и острупел ты веселой скукой В кабацком буруне топить свои лодки! А все за грехи, за измену зыбке, Запечным богам Медосту и Власу. Тошнехонько облик кровавый и глыбкий Заре вышивать по речному атласу!

* * *

Рожоное мое дитятко, матюжник милый, Гробовая доска — всем грехам покрышка. Прости ты меня, борова, что кабаньей силой Не вспоил я тебя до златого излишка! Златой же удел — быть пчелой жировой, Блюсти тайники, медовые срубы. Да обронил ты хазарскую гривну — побратимово слово, Целовать лишь ковригу, солнце да цвет голубый. С тобою бы лечь во честной гроб, Во желты пески, да не с веревкой на шее!.. Быль иль не быль то, что у русских троп Вырастают цветы твоих глаз синее? Только мне горюну — горынь-трава… Овдовел я без тебя, как печь без помяльца, Как без Настеньки горенка, где шелки да канва Караулят пустые, нешитые пяльца!