Сочинения

Гюго Виктор

Рот, поглощавший и извергавший волны отлива и прилива, осклабленный прямо на юг, вбирал свет и изрыгал горечь.

Иные разумные и злые существа подобны ему. Луч солнца, пронизывая портик, заслоненный стекловидной толщей морской воды, становился зеленым, словно луч Альдебарана. [735]

Вода, насыщенная неярким светом, походила на расплавленный изумруд. Аквамариновый оттенок неописуемой нежности окрашивал все подземелье. Округлые выступы свода, словно изображавшие мозговые полушария, были в прихотливом узоре, похожем на сеть нервных волокон, и отсвечивали теплым отблеском хризопраза. Зыбь, пробегавшая по воде, отражалась на потолке и, то дробясь, то вновь соединяясь, без устали сплетала и расплетала золотистые

петли, словно в таинственном танце. Во всем этом было что-то призрачное – разум вопрошал, что за добыча – а может быть, одно лишь предвкушение ее – так веселит эту великолепную сеть живого огня. С выпуклой резьбы свода, с шероховатых стен, проникнув сквозь гранит, свисали длинные и тонкие растения, вероятно, купавшие свои корни в водах, что покоились выше; с их стеблей жемчужинами скатывались капли воды. Жемчужины падали в пучину с тихим ласковым звоном. Необъяснимое чувство овладевало человеком в этом месте. Нельзя было вообразить ничего более чарующего, нельзя было увидеть ничего – более зловещего.

735

Альдебаран – звезда первой величины в созвездии Тельца.

То был потаенный чертог смерти, – смерти торжествующей.

XIII. Что там видишь и что угадываешь

Ослепительный мрак – вот определение этого необычайного места.

Здесь чувствовалось, как бьется сердце океана. Колебание его волн то вздымало, то опускало водную поверхность в гроте с равномерностью дыхания. Беззвучно поднималась и опадала эта огромная зеленая диафрагма: казалось, здесь дышит таинственное одушевленное существо.

Вода была на диво прозрачна: там и тут в глубине виднелись нисходящие ступеньки, карнизы скал, и все гуще и гуще становился их зеленый цвет. Темные провалы были, вероятно, бездонны.

Низкие своды, неясно очерченные по обеим сторонам подводного портика и полные мрака, указывали на маленькие боковые гроты, лежавшие ниже главной пещеры и доступные, вероятно, лишь в пору сильнейших отливов.

Над этими впадинами нависали своды, скошенные под тупым углом. Небольшие песчаные отмели шириной в несколько футов, созданные набегами моря, углублялись в эти кривые закоулки и там терялись.

Кое-где морские травы длиной в туазу шевелились под водой, словно пряди волос, развевающиеся по ветру. Смутно виднелись густые чащи водорослей.

Вся стена пещеры сверху донизу, над водой и под водой, от свода до того места, где он уходил в невидимую глубь, была заткана той чудесной и столь редко доступной человеческому глазу флорой, которую старинные испанские мореходы называли praderias del mar [736] . Густой мох всех оттенков оливкового цвета, покрывая неровности гранита, делал их еще заметнее.

С выступов ниспадали тонкие гофрированные ленты водорослей, которые служат рыбакам барометром. Едва ощутимое дыхание пещеры раскачивало эти блестящие ремни.

736

Морские луга (исп.)

Под растениями прятались и в то же время выставляли себя напоказ редчайшие драгоценности из шкатулки океана: эбурны, крылатки, митры, шишаки, багрянки, трубороги, роговиды-башенки. Колпачки морских уточек, похожие на крохотные хижинки, лепились на скалах целыми селениями, по улицам которых прохаживались хитоны – эти водяные скарабеи. Валунам нелегко было попасть в грот, поэтому здесь укрывались раковины. Они, как настоящие вельможи в шитых нарядах и позументах, избегают встречи с грубой и невежливой чернью – голышами. Кое-где под водой излучали волшебный свет сверкающие груды раковин; там, мерцая, сливались и лазурь, и перламутр, и зеленоватое золото всех оттенков морской воды.

Немного выше линии прилива необыкновенное, прекрасное растение тянулось бордюром на стене пещеры, над шпалерами из водорослей, как бы продолжая и увенчивая

их. Это ветвистое, пышное, вьющееся и почти черное растение казалось широкой темной каймой, усыпанной мелкими ярко-синими цветами. В воде цветы словно вспыхивали голубыми угольками. Над водой то были просто цветы, а в воде – сапфиры; и волна, поднимаясь и затопляя низ пещеры, увитый этими растениями, осыпала скалу самоцветами.

Каждый раз, как приливала волна, вздуваясь подобно легким, омытые водою цветы загорались; волна отливала – и цветы меркли: печальное сходство с судьбой человека. Вдох – это жизнь, затем выдох – смерть.

Одним из чудес пещеры была сама скала. Скала эта то арка, то стена, то форштевень или пилястр – местами дикая и голая, местами самой тонкой чеканной работы, на какую только способна природа. Нечто высоко одухотворенное примешивалось к массивной аляповатости гранита. Что за художник бездна! Иная стена, словно нарочно вырезанная правильным четырехугольником и покрытая то здесь, то там округлыми наростами, казалась чуть стершимся барельефом; перед этим скульптурным эскизом можно было бы грезить о черновом наброске, приуготовленном Прометеем для Микеланджело.

Чудилось: достаточно нескольких взмахов резца, и гений завершил бы то, что начал исполин. В иных местах скала была в золотых и серебряных узорчатых насечках, как сарацинский щит, или выложена черной эмалью, как флорентийский водоем. Здесь были и панно, напоминавшие коринфскую бронзу, и арабески, как на дверях мечети, и, словно начертанные ногтем, непонятные, фантастические письмена, как на рунических камнях. Ползучие растения с витыми веточками и усиками, переплетаясь на золоте лишайника, покрывали его филигранным узором. Пещера была разукрашена, как мавританский дворец. Здесь, в величественной и хаотической архитектуре, созданной случаем, первобытность сочеталась с тончайшим искусством ювелира.

Морская плесень драпировала великолепным бархатом углы пещеры. Отвесные стены были в фестонах из крупноцветных лиан, которые держались чудом и так искусно украшали скалы, что, казалось, были одарены разумом. Стенница со вкусом и кстати раскидывала гроздья своих диковинных цветов. Пещера прельщала, чем могла. Необычайный райский t свет, струившийся из-под воды, эти морские сумерки, тень и одновременно неземное сияние смягчали все линии придавая им призрачность и расплывчатость. Каждая волна была призмой. Все контуры под радужной водной зыбью окрашивались так, словно лучи преломлялись через слишком выпуклые оптические стекла; под водой колыхался весь солнечный спектр. В прозрачной, словно предрассветное небо, волне будто дробились полоски затонувшей радуги. А в иных уголках воду пронизывал лунный луч. Здесь смешалось воедино все земное великолепие, украшая это детище ночи и тьмы. Не было на рвете ничего более волнующего и более загадочного, чем красота этого подземелья. Тут всем правили магические чары Волшебная растительность и безобразные каменные напластования, сочетаясь, создавали гармонию. Этот союз творений природы был счастливым браком. Ветки не цеплялись за гранит а как будто слегка прикасались к нему. Дикий цветок с нежной-лаской льнул к суровой скале. Массивным каменным столбам служили капителью и фризом хрупкие колеблющиеся гирлянды – они напоминали пальчики фей, щекочущие ноги бегемотов. Утес поддерживал лозу, а лоза обнимала утес с какой-то хищной грацией.

Таинственное сочетание уродливых форм порождало какую-то царственную красоту. Произведения природы, не уступая в величии произведениям гения, заключают в себе нечто совершенное и действуют на нас с неотразимой силой. Они – неожиданность, властно подчиняющая себе наш разум; в них чувствуется замысел, недоступный человеческому пониманию, и всего сильней они захватывают, когда внезапно открывают изысканность ужасного.

Никому неведомый грот, если можно так выразиться, принадлежал к потустороннему миру. Там было сосредоточено все самое необычайное, что могло поразить человека. Склеп был залит каким-то апокалиптическим светом. Не верилось, что все это существует. Глазам представлялось нечто реальное, отмеченное печатью неправдоподобия. Все это можно было видеть, осязать, ощущать, но поверить в это было трудно.