Сочинения
Шрифт:
398. Когда мы хотим избавиться от какого-нибудь закона или учреждения, которое нам не нравится, мы по нашей старинной привычке ищем спасения в том, что устанавливаем прямо противоположное; потом, когда обнаружатся другие недостатки, ибо крайности все порочны, приходится нам снова менять законы и учреждения; в этом одна из причин того, что мы каждый день издаем новые законы, ибо мы больше стремимся убежать от надвигающегося зла, чем найти от него средство.
399. Как ложно обычное рассуждение людей, повторяемое ими каждый день: если бы случилось одно, а не другое, были бы такие-то последствия; если бы мы могли знать правду, последствия оказались бы большей частью одни и те же, хотя бы события, которые, по нашему предположению, могли их изменить, были бы совсем иного рода.
400. Когда правят злодеи и невежды, не приходится удивляться тому, что не ценят доблести и доброты; первые ее ненавидят, а вторые ее не знают.
401. Достаточно хорош гражданин, если он ревностно трудится на благо родины и чуждается всего, что вредит другим, лишь бы он только не презирал религию и добрые нравы. Излишняя доброта наших братьев из Сан Марко часто бывает лицемерием, а когда она не притворна, то хотя она и не лишняя для христианина, но для блага города не дает ничего.
402. Медичи поступят неправильно, если пожелают править своим государством посредством учреждений, созданных для свободы, например, допуская широкие круги к избранию жребием, предоставляя должности каждому и т. п. Ибо олигархию во Флоренции отныне возможно удерживать лишь при горячей поддержке немногих, и приемы Медичи не создадут им ни дружбы народа, ни приверженности немногих. Свободный народ поступит неправильно, если
403. О ingenia, magis acria quam natura, сказал Петрарка, и слова эти справедливы для флорентийских умов, ибо их природное свойство скорее живость и острота, чем зрелость и глубина.
Семейная хроника
Во имя бога всемогущего и прославленной матери его, святой девы Марии, святого Иоанна Крестителя, заступника и покровителя сего благороднейшего города, святого Франциска, святого Фомы Аквинского, моих особых заступников и покровителей, и во имя всего сонма небесного.
В книге этой, написанной мною, Франческо Гвиччардини, доктором прав, сыном Пьеро Гвиччардини, будут заключаться воспоминания о некоторых вещах, касающихся меня, начиная со дня моего рождения и далее; книгу эту начал я писать в день 13 апреля 1508 года во Флоренции.
В ней же содержатся воспоминания о некоторых вещах, касающихся всего нашего дома вообще.
Знать о своих предках, особенно когда предки эти были храбрыми, доблестными и почитаемыми гражданами, может быть только полезно для потомков, ибо это всегда побуждает их жить так, чтобы восхваление предков не звучало порицанием им самим; по этим причинам я решился вспомнить нечто о наших предках не столько для самого себя, сколько для тех, кому придется жить после меня; делая это не из тщеславия, а ради пользы, я буду говорить правду обо всем, что мне стало известно, даже об их недостатках и ошибках, и, таким образом, читатель возгорится желанием подражать доблести их, и вместе с тем научится избегать их пороков. Я описал их, затратив на это много труда, и руководился не столько тем, что я слышал, сколько воспоминаниями и еще гораздо больше письмами их, бывшими для меня зеркалом, в котором я видел не только дела их, но качества и нравы. Поэтому я скажу здесь правду и прошу наших потомков, которым достанутся эти воспоминания, не показывать их никому постороннему нашему роду, но читать их для себя и для собственной пользы, ибо писал я их единственно ради этой цели, как и ради двух вещей, которых я желаю больше всего в мире: одна – это возвеличение города сего и его свободы на веки веков, другая – слава рода нашего не только при жизни моей, но и навсегда. Да будет угодно богу сохранить и взрастить то и другое.
Я не знаю точно, несмотря на долгие разыскания, каково происхождение нашей семьи, но знаю, что члены ее были приорами [115] около 1300 года, т. е. примерно через восемь лет после учреждения этой магистратуры, и первыми в нашем доме, занимавшими эту должность, были Симоне и Лионе, состоявшие даже гонфалоньерами справедливости [116] . Не знаю, к какому сословию они принадлежали, но род наш долгое время, т. е. около восьмидесяти лет, был средним по богатству и состоянию, и мы были, говоря попросту, добрыми пополанами [117] . Впоследствии он настолько вырос, сперва по богатству, а затем и по положению, что был всегда и состоит теперь, особенно по положению, одним из первых в городе; род наш был осыпан почестями, члены его занимали все возможные должности и до сего дня пятнадцать раз были гонфалоньерами справедливости. Во Флоренции не больше пяти семейств, исполнявших эту должность чаще. Довольно о нашем доме вообще. Скажу теперь о каждом человеке отдельно, т. e. о тех, кто больше выделялся по личным качествам и по положению.
115
Приорат (позднее синьория) учрежден во Флоренции в 1282 году и заменил существовавшую коллегию четырнадцати «лучших людей» (buoni nomini), в состав которой входили представители как знати, так и буржуазии. Реформа была связана с умалением политической роли аристократии и мотивировалась тем, что в «торговой республике участвовать во власти должны только люди, причастные к торговле». Приоры представляли одновременно цехи и административные подразделения города – кварталы. Вначале их было три, по числу трех первых цехов, затем шесть, двенадцать, четырнадцать и, наконец, восемь. В 1348 году они получают название «приоров свободы».
До восстания чомпи младшие цехи выбирали только двух членов синьории, старшие – шесть. После недолгого периода равновесия в 1378–1382 годах между крупной и средней буржуазией влияние последней снова падает, что конкретно проявляется в реформах 1384 и 1387 годов, сокративших число членов синьории от младших цехов до трех и до двух. Приоры выбирались на два месяца и должны были быть не моложе тридцати лет. Синьория существовала до 1532 года.
116
Гонфалоньер справедливости – глава флорентийского управления. Должность учреждена в 1293 году для проведения антидворянского законодательства, кодифицированного в Ordinamenti della justizia. Гонфалоньер должен был быть не моложе сорока пяти лет и избирался из членов старших цехов. Восстание 1378 года отняло у них эту привилегию, впрочем весьма скоро восстановленную. Являясь председателем синьории, ведая городской военной силой, обладая правом созыва советов и инициативы законов, гонфалоньер естественно был активным центром управления, влияние которого ограничивалось больше всего краткостью должностного срока (два месяца). В 1502 году должность становится пожизненной, как средство укрепления республики, и гонфалоньером избирается Пьеро Содерини. Реставрация Медичи возвращает должности ее краткосрочный характер. В 1527 году установлены выборы гонфалоньера на один год, с правом троекратного переизбрания. В 1532 году должность уничтожена, и место гонфалоньера занимает герцог, глава республики, с фактически неограниченной властью.
117
Пополаны – коренная флорентийская буржуазия, организованная в цехи и обладавшая полнотой политической правоспособности.
Мессер Пьеро, от которого мы происходим, был рыцарем, но я не знаю, кем и за что пожаловано ему это достоинство; это был человек богатый, управлявший тосканскими делами мессера Никколо Аччайоли, великого сенешаля королевства Неаполитанского, и руководивший за него постройкой стены Чертозы. Он был один раз гонфалоньером справедливости, а в остальном выделялся мало. У него был единственный сын, Луиджи, о котором сейчас пойдет речь. По смерти отца, мессер Луиджи, единственный сын мессера Пьеро, опасаясь, как бы тело его отца, как ростовщика, не было лишено погребения епископом, сговорился с этим епископом, и ему пришлось уплатить налог на случайные доходы; он пользовался при этом советами фра Луиджи Марсили, монаха монастыря блаженного Августина, знаменитейшего богослова, который нашел, что этого достаточно даже для спасения души. Об этом деле он оставил подробные воспоминания, записанные им самим в книге, на которую я и ссылаюсь. Впоследствии это был богач, может быть, самый богатый человек в городе. Он занимал много должностей, не раз был послом при папе, при Джованни Галеаццо, герцоге миланском [118] , и при Людовике, герцоге анжуйском [119] , когда тот явился в Италию для похода на Неаполь против короля Карла. Он занимал и другие места, какие – точно не знаю, был, между прочим, викарием Сан Миниато; в должности этой он приобрел такое расположение подвластных, что при отъезде они оказали ему величайшие и совсем новые почести, поместив в одной из своих зал портрет его во весь рост;
118
Висконти, Джованни Галеаццо (1378–1402) – так называемый Conte di Virtu, герцог миланский, один из крупных итальянских политиков конца XIV века. Образовал герцогство Миланское, получив на него инвеституру от императора, и расширил свои владения до Генуи, Болоньи и Тосканы, уничтожив множество мелких тиранов.
119
Людовик, герцог анжуйский, брат французского короля Карла V, был усыновлен в 1386 году неаполитанской королевой Иоанной. Борьба его с Карлом III Дураццо за обладание Неаполем шла в 1382–1384 годах.
120
Медичи, Сальвестро – гонфалоньер в мае 1378 года. Вместе с Бенедетто Альберти, Томмазо Строцци и Джорджо Скали боролся против крупнобуржуазной олигархии и проектировал возобновление законодательства 1293 года. Встретившись с сильной оппозицией, он обратился к народу и вызвал восстание чомпи.
121
Военная коллегия восьми (Otto della guerra) учреждена в 1376 году и пользовалась почти неограниченной компетенцией в области военного дела, дипломатических отношений, назначения послов и комиссаров при войсках. Этот институт пережил длинный ряд превращений и фигурирует впоследствии под именем коллегии десяти, секретарем которой был, между прочим, Макиавелли.
122
Подеста – должность, учрежденная в 1207 году. Первоначально избирался на полгода не из граждан Флоренции. Исполнитель постановлений городской власти и верховный орган гражданского и уголовного суда. В 1502 году должность уничтожается и вместо нее учреждается особый суд, Ruota, члены которого председательствовали по очереди в качестве подеста.
123
Почетный титул, введенный после уничтожения старых дворянских прав и связанный с некоторыми денежными преимуществами.
Все писавшие об этом движении жестоко осуждают синьорию и особенно гонфалоньера, как главу ее, называя их людьми недостойными и ничтожными, за то, что они покинули дворец. Я не собираюсь защищать их именно от этого обвинения, но считаю, что всякий разумный человек поступил бы точно так же: ведь против них была враждебная толпа и члены коллегии восьми, которые их предали; они были покинуты советами и честными гражданами, так что другого исхода у них не было, а кроме того сами советы убеждали и просили их так поступить, доказывая, что это меньшее зло. Нет сомнения, что, если бы они вздумали сопротивляться, дело кончилось бы для них плохо и им грозила бы смерть или другие опасности, а вред для города был бы больше; толпа, видя, что ей кое в чем уступают, стала утихать. Однако, конечно, верно, что им можно сделать два упрека: во-первых, они не сумели, по мягкости или по малодушию, сурово наказать захваченных, в частности самого мессера Сальвестро; если бы они это сделали, очень возможно, что толпа, устрашенная видом казней, быстро бы успокоилась; во-вторых, когда они узнали о замыслах чомпи, они не приняли возможных мер, не собрали граждан, которые могли бы их поддержать и не струсить потом, не вызвали из окрестностей пехоты, что было очень легко сделать. Но синьория доверилась коллегии восьми и положилась на ее приготовления, а она предала синьоров, потому что едва ли не все ее члены сочувствовали движению и были почти что его главарями. Таким образом, гонфалоньер не заслуживает упрека за то, что он покинул дворец, потому что решение это было вынужденным и оно было менее вредно для города, чем если бы его выбросили оттуда насильно и убили. Зато его вполне можно упрекать в том, что малодушие или слишком широкое милосердие, которое есть своего рода ничтожество, помешало ему наказать виновных, а также в том, что он слишком доверился, кому не следовало.
Вернулся он очень скоро, так как форма правления города изменилась, и был он, как уже сказано, уважаемым гражданином. Хотя чомпи возвели его в рыцари, он не сохранил этого титула, но получил его впоследствии, когда вышел закон, по которому каждый человек, возведенный чомпи в рыцари и желающий сохранить это достоинство, должен быть утвержден в нем экзекутором справедливости.
Луиджи Гвиччардини страдал тяжкими болезнями, и лечение их было одной из самых больших его забот.
Умер он около 1400 года, состоя членом, коллегии десяти, руководившей войной [124] с Джованни Галеаццо Висконти, герцогом миланским. Смерть его была великим народным горем; народ, как это ему вообще свойственно, не доверял влиятельным гражданам, думая, что они будут поддерживать войну ради какой-нибудь своей частной выгоды, и Луиджи, сделавшись членом коллегии десяти, обещал народу, что в этой должности он скажет ему, возможен мир или нет; поэтому смерть его огорчила народ, хотя некоторые граждане радовались ей, как большому празднику. Членом коллегии десяти на место его был избран его старший сын Никколо.
124
Война между Флоренцией и Джованни Галеаццо Висконти, которую Флоренция вела в союзе с Робертом Пфальцским, избранным германским императором в 1400 году, тянулась без успеха для Флоренции до самой смерти герцога миланского.
После смерти его остались три сына – Никколо, Пьеро и Джованни, впоследствии рыцарь. Из них Никколо умер молодым. Жену его, происходившую из семьи Строцци, звали мадонна Костанца. Насколько я знаю, это был человек острый на язык, но, повидимому, довольно малодушный; не думаю также, чтобы он был необычайным мудрецом, а скорее всего это был человек обыкновенный, особенно по части политики. Возможно, что он хорошо понимал торговые дела, и последствия это показали; после смерти отца ему пришлось столько денег отдать обратно, что имущества у него осталось немного, и тем не менее он был впоследствии богачом; богатство, добрый нрав, происхождение из хорошего дома и, кажется, щедрость составили ему имя даже в правительстве.
Пьеро, второй сын мессера Луиджи, был с молодых лет и до самой смерти отца человеком распущенным и непокорным, и мессер Луиджи был вполне уверен, что сын его кончит плохо; когда в доме как-то украли серебро и некоторые ценные вещи, отец был уверен, что это дело рук Пьеро; мнение свое об этой краже и мысли о том, что станется с Пьеро, высказываемые им во всеуслышание, он занес в одну из своих книг, о которой я упоминал выше; и все же, как будет сказано дальше, Пьеро имел удачу необыкновенную. Это показывает, что грехи молодости обманчивы и происходят не столько от недостатка ума, сколько от известной горячности возраста, и, когда она с годами остывает, оказывается, что такие люди не хуже других, отличавшихся умеренностью в юные годы.