Сочинения
Шрифт:
Такой человек, который, не колеблясь, ратует за "каузалистский" анализ, направленный на преобразование субъекта в его настоящем путем научного объяснения его прошлого, самой интонацией выдает беспокойство, от которого он хочет себя избавить, - беспокойство от мысли, что свобода его пациента может зависеть от его собственного вмешательства. Может ли быть, что метод, к которому он прибегает, в тот или иной момент окажется полезным для пациента, это имеет не большее значение, чем стимулирующая приятность, и я не стану больше задерживать вас.
Давайте скорее сосредоточимся на этом hic et nunc, которым, по мнению некоторых
"Я был этим только для того, чтобы стать тем, кем я могу быть": если бы это не было постоянной кульминацией принятия субъектом своих собственных миражей, в каком смысле это было бы прогрессом?
С этого момента аналитик не может без опаски отследить субъекта до интимности его жестов или даже до его статичного состояния, разве что реинтегрировав их как безмолвные части в его нарциссический дискурс - и это очень чутко подмечают даже молодые практики.
Опасность здесь заключается не в негативной реакции субъекта, а в том, что он может оказаться в объективации - не менее воображаемой, чем прежде - своего статичного состояния или "статуи", в обновленном статусе отчуждения.
Напротив, искусство аналитика должно заключаться в том, чтобы приостановитьуверенность субъекта до тех пор, пока не исчезнут его последние миражи. И именно в дискурсе должен отмечаться прогресс в их разрешении.
В самом деле, каким бы пустым ни казался этот дискурс, он таков, только если принимать его за чистую монету: именно это оправдывает замечание Малларме, в котором он сравнивает обычное использование языка с разменом монеты, на аверсе и реверсе которой уже нет никаких, кроме стертых, фигур, и которую люди передают из рук в руки "в молчании". Этой метафоры достаточно, чтобы напомнить нам, что речь, даже будучи почти полностью изношенной, сохраняет свою ценность как тессера.
Даже если он ничего не сообщает, дискурс представляет существование коммуникации; даже если он отрицает доказательства, он утверждает, что речь представляет собой истину; даже если он направлен на обман, дискурс спекулирует на вере в свидетельство.
Более того, именно психоаналитик как никто другой знает, что вопрос заключается в том, чтобы понять, какая "часть" этого дискурса несет в себе сигнификат, и именно так, в идеале, он и поступает: он принимает описание повседневного события за басню, обращенную к тому, кто имеет уши, чтобы слышать, длинную тираду за прямое междометие, или, с другой стороны, простой ляпсус за сложное высказывание, или даже вздох минутного молчания за все лирическое развитие, которое он заменяет.
Таким образом, это благотворная пунктуация, которая придает смысл дискурсу субъекта. Вот почему завершение сеанса, которое, согласно современной технике, является просто хронометрическим перерывом и, как таковое, безразлично для нити дискурса, играет роль метрического ритма, который имеет полное значение фактического вмешательства аналитика для ускорения заключительных моментов. Этот факт должен побудить нас освободить этот акт завершения от его рутинного использования и использовать
Именно таким образом может действовать регрессия. Регрессия - это просто актуализация в дискурсе фантомных отношений, воссоздаваемых эго на каждом этапе распада его структуры. В конце концов, эта регрессия не реальна; даже в языке она проявляется лишь в перегибах, в оборотах речи, в "трепачах, которые в крайнем случае не могут выйти за рамки артистизма "детского лепета" у взрослого. Приписывать регрессии реальность действительногоотношения к объекту - значит проецировать субъекта в отчуждающую иллюзию, которая не более чем эхо алиби психоаналитика.
Именно по этой причине ничто не может быть более вводящим в заблуждение аналитика, чем стремление направлять себя посредством некоего предполагаемого "контакта" с реальностью субъекта. Этот крем из интуиционистской и даже феноменологической психологии получил распространение в современном обиходе таким образом, что это является симптомом разреженности речевого воздействия в современном социальном контексте. Но его навязчивая сила становится вопиюще очевидной, когда он выдвигается в отношении, которое, по самим своим правилам, исключает любой реальный контакт.
Молодые аналитики, которые, тем не менее, могут позволить себе поддаться на непроницаемые дары, которые предполагает такое обращение, не найдут лучшего способа проследить свои шаги, чем рассмотреть успешный результат реальной супервизии, которой они сами подвергаются. С точки зрения контакта с реальным, сама возможность такого надзора стала бы проблемой. На самом деле все обстоит наоборот: здесь супервизор проявляет второе зрение, не ошибитесь, которое делает опыт по крайней мере столь же поучительным для него, как и для супервизируемого. И это тем более важно, что поднадзорный демонстрирует в процессе меньше этих даров, которые, по мнению некоторых людей, тем более не передаются, чем больше они сами привлекают внимание к своим техническим секретам.
Причина этой загадки в том, что супервизируемый выступает в роли фильтра или даже преломляющего дискурс субъекта, и таким образом перед супервизором предстает готовая стереограмма, с самого начала проясняющая три или четыре регистра, на которых может быть прочитана музыкальная партитура, представляющая собой дискурс субъекта.
Если бы поднадзорный мог быть поставлен руководителем в субъективную позицию, отличную от той, которую подразумевает зловещий термин controle (выгодно замененный, но только в английском языке, на "надзор"), то наибольшая польза от этого упражнения заключалась бы в том, чтобы научиться сохранять себя в позиции второй субъективности, в которую ситуация автоматически ставит поднадзорного.
Там он найдет подлинный путь к тому, что классическая формула смутного, даже рассеянного внимания аналитика выражает лишь очень приблизительно. Ибо необходимо знать, на что направлено этовнимание; и, как показывают все наши труды, оно, конечно, не направлено на объект за пределами речи субъекта, как это происходит у некоторых аналитиков, которые ставят себе строгим правилом никогда не упускать этот объект из виду. Если бы анализ был таким, то он, несомненно, прибегал бы к другим средствам - в противном случае он был бы единственным примером метода, который запрещает себе средства, необходимые для достижения собственных целей.