Сочини что-нибудь
Шрифт:
– Если проиграю, то куплю тебе машину. Клянусь.
Я говорю:
– Нулёвую, с электрическими стеклоподъемниками, усилителем руля, стерео…
Теннисный мяч ждет и слушает, утопленный в гравий. Хэнк за рулем качает головой.
– Годится, – говорит он. – Черт, да, я отпущу Дженни.
Выглядывая из окна, Дженни говорит:
– Ты себе смертный приговор подписал.
Она говорит:
– Теперь садись давай к нам.
Поднявшись, подбираю с земли теннисный мяч – просто резиновый шарик, наполненный воздухом. Безжизненный, влажный от воды из реки и шершавый от каменной пыли. Мы едем на теннисный корт позади школы, на котором давно не играют; там даже разметка
Дженни подбрасывает четвертак. Хэнку выпадает подавать первым.
Его ракетка так быстро бьет по мячу, да еще в угол, куда мне никак не успеть – и первое очко за ним. Второе тоже. И третье. Хэнк берет первый сет.
Когда настает моя очередь подавать, подношу мяч к губам и шепчу ему, предлагаю сделку: если поможет победить Хэнка – завоевать Дженни, – я помогу ему с золотом. Если проиграю, то пусть мяч изобьет меня до смерти, я не скажу, где тайник.
– Подавай уже, – кричит Хэнк.
Он кричит:
– Хватит с мячиком целоваться…
С первой подачи заряжаю ему прямо в яйца. Со второй – в левый глаз. Третью подачу Хэнк сумел-таки отбить – быстро и низко, однако мяч замедляется и чуть не ложится мне на ракетку. Сколько ни подаю, мячик летит с невероятной скоростью и по одному выбивает Хэнку зубы. Если Хэнк принимает, то мяч замедляется, чтобы я наверняка мог отбить.
Неудивительно, однако я выиграл.
Уж на что меня мяч отделал, Хэнк выглядит хуже: оба глаза не открываются, костяшки кулаков опухли и ободрались. Он прихрамывает – еще бы, столько раз получить прямо в яйца. Дженни помогает ему устроиться лежа на заднем сиденье. Садится за руль и собирается ехать не то домой, не то в больницу.
Говорю ей:
– Я победил, конечно, но ты не обязана гулять со мной…
– Вот и ладно, – отвечает Дженни.
Спрашиваю: а если б я был богат? Реально богат, супер пупер?
– Ты серьезно? – переспрашивает Дженни.
Теннисный мяч, такой одинокий на фоне растрескавшейся бетонки, красный от крови Хэнка, начинает кататься, выписывая:
Забудь ее.
Жду немного, жду, потом мотаю головой: нет, не серьезно.
Наконец они уезжают, и я беру мячик в руку. Отношу его в лес и вынимаю из тайника под корнями полную золота банку. Роняю мячик на землю, и он катится, указывая путь. Катится в гору, пренебрегая всеми законами, какие пытался вдолбить мне в башку мистер Локард. Катится весь день, и я иду следом. Он катится сквозь сорняки, затем по песку. Смеркается, а я все тащусь за ним, обремененный пиратским сокровищем. Вниз по Тернер-роуд, вниз по Миллерс-роуд, на север вдоль старого шоссе, затем на запад по безымянным проселкам.
Солнце опускается за кочку на горизонте. Кочка на глазах вырастает в халупу. Это хижина, домик, что стоит в ворохе облупившейся краски; постарались погода и время, выложив кольцо из цветных хлопьев вкруг кирпичного основания. Будто омертвелая кожа слезла с загорелого тела. Деревянные стены согнуло и покорежило. Рубероид на крыше пошел волнами. К двери прибита записка; на желтой бумажке надпись:
Уведомление о выселении.
В лучах закатного солнца желтая бумага кажется еще желтее. В его лучах даже золото в банке сделалось золоченей.
Теннисный мяч подкатывается по тропинке к крылечку и с глухим стуком бьет в дверь. Отскочив, стучит еще раз. Изнутри доносится скрип половиц. Голос из-за отмеченной уведомлением двери велит:
– Убирайтесь.
Там внутри точно ведьма. Голос у нее надтреснутый и ломкий, сухой, как и
Стучу и говорю:
– Я вам принес кой-чего…
Под тяжестью банки с золотом мышцы у меня натянулись тонкими проводами, кости чуть не ломаются.
Теннисный мячик выбивает дробь.
Ведьма снова просит:
– Уйдите, пожалуйста.
Мячик ударяет во что-то металлическое. Слышится лязг. Снизу в двери имеется щель с золотистой окантовкой и пометкой «Для писем».
Присев на корточки, а потом и вовсе упав на колени, откупориваю банку. Подношу горлышко к щели и трясу, высыпая монетки в отверстие для писем, в прихожую. Банка пустеет. Наконец я встаю и спускаюсь с крыльца. Замок у меня за спиной щелкает; скрипят петли, и дверь самую малость приоткрывается. В щель между нею и косяком ничего не видно.
Из тьмы доносится голос:
– Коллекция моего мужа…
Теннисный мяч, липкий от крови Хэнка, покрытый коркой грязи, катится за мной по пятам, следует, как черный лабрадор – за Дженни. Как я сам когда-то увивался за ней.
– Как вы нашли ее? – спрашивает ведьма.
Она говорит:
– Вы знали моего Кэмерона? Кэмерона Хэмиша?
Она окликает меня:
– Кто вы?
А мне всего лишь хочется поскорее в кровать. Мячик теперь, по ходу, в долгу передо мной. Так пусть мистер Хэмиш сделает меня теннисным жуликом номер один в мире.
Экспедиция [41]
Чтобы познать добродетель, надо столкнуться со злом.
Даже те, кто в Гамбурге первый раз, отметят любопытную особенность Германштрассе: одна часть этой улицы с обоих концов перекрыта. Да не просто одинарным заграждением, а двурядными деревянными заборами высотой в четыре метра. Причем внутренний ряд заграждения отстоит от внешнего метров на шесть. Движение транспорта здесь ограничено. В пружинные двери, которые, стоит их отпустить, тут же захлопываются, вход разрешен только мужчинам. Более того, двери внутренние отстоят от дверей внешних так, что с улицы не заглянешь в закрытую часть, а из нее не увидишь открытую. Мужчины здесь упомянуты не случайно: женщин отговаривают, не давая пройти; лишь мужчин побуждают нарушить барьер.
41
В результате у стен собирается толпа разъяренных, закипающих гневом дам. Потупив очи долу, ссутулившись, стоят они порознь друг от друга, прекрасно сознавая, что к ним относятся с жалостью. По-немецки их называют «Schandwartfreierweiber», что в примерном переводе означает «женщины, с позором ожидающие своих мужчин».
Между стенами же располагается квартал порока, где ждут мужчин проститутки. Многие из них удивительно красивы и прохожих окликают словами: «Hast ein frage?» или: «Haben sie ein fragen?» [42] . Двери же и стены призваны оградить район от глаз невинных и предосудительных, точнее благочестивых, дам. Принято считать, что присутствие женщин, не торгующих телом, пристыдит занятых этим промыслом, тогда как всякий достоин равного уважения, не правда ли? А женщины, у которых ничего иного-то и не осталось в жизни, наверное, даже больше остальных.
42
Вопросы есть? (нем.)