Сочинить детективчик
Шрифт:
Но позвонить-то можно? Только и сказать: «Все в порядке». Или не все в порядке? Потому и не звонит?
Леонтьев спустился на кухню и открыл холодильник. Одинокая банка пива «Золотая бочка». Пакет апельсинового сока. Початая бутылка «Смирновской», белое столовое вино № 21, емкость ноль-шесть литра. Ноль-шесть, а не ноль-пять, потому что старой русской мерой водки было ведро, двенадцать литров. Бутылка «смирновки» — одна двадцатая ведра. Почему-то Леонтьеву это нравилось. А так водка как водка. Мелькнула мысль: накатить бы сейчас сто пятьдесят. Но он остановил себя. Рано. Давно усвоил: чтобы не впасть в запой, нельзя пить
Захватив жестянку, вернулся в кабинет. Не спеша, прочувствованно, опорожнил банку. Не поднимаясь с кресла, бросил ее в крафт-пакет. Не попал. Да и черт с ней, пусть валяется. Покурил, прислушиваясь, не стукнет ли калитка. Не стукала. Только лениво перебрехивались поселковые собаки, разомлевшие от жары, да просвистывали электрички. Чтобы хоть чем-то себя занять, хотел залезть в Интернет, но не рискнул. Выделенной линии в поселке не было, соединение шло через модем, телефон будет занят. А вдруг Акимов позвонит? Но телефон молчал, как заговоренный. Как заговоренный — плохо, затерто, машинально поправил себя Леонтьев. Как какой? Как испорченный? Точно, но скучно. Уж лучше пусть просто молчит.
В доме было тихо. Жена на работе, падчерица, студентка Щукинского театрального училища, в молодежном лагере в Прибалтике. Два взрослых сына, от первого и от второго брака, тоже на работе. Младший — компьютерщик в какой-то крутой фирме. Чем он занимается, Леонтьев не знал. Сын пробовал объяснить, но Леонтьев так и не въехал. Да не очень-то и старался. С годами смирился: есть многое, чего он уже не узнает, книги, которых не прочитает, музыка, которую не услышит.
Старший сын с напарником ремонтировал квартиры. Когда-то он учился на постановочном факультете в Школе-студии МХАТ, с третьего курса вышибли за прогулы, после армии восстановиться не захотел. Но навык остался, с деревом работать умел и любил. Брал дорого, но без заказов не сидел, очередь к нему занимали за полгода.
Оба сына жили рядом, в доме, который Леонтьев купил в подмосковном дачном поселке лет двадцать назад на гонорар за четырехсерийный телефильм про БАМ. Гонорар был большой, но все равно пришлось залезть в долги. Года два после этого Леонтьев радовался не большим гонорарам, а маленьким. Маленькие можно было тратить на жизнь, а большие сразу уходили кредиторам. Но дом стоил того. Со временем Леонтьев выделил три нижние комнаты с верандой и отдельным входом старшему сыну, себе взял верх с кабинетом, гостиной и спальней и комнату с кухней внизу, а младшему построили флигель на месте старого сарая и бани. Так и получилось, что все три семьи не соприкасались, никаких конфликтов не возникало. Сыновья женились, разводились, снова женились. Леонтьев не вмешивался — их дела. Работал он по ночам, и, случалось, не видел сыновей неделями, а при нужде общался с ними по мобильному телефону.
Половина четвертого. И не звонит. Ну не засранец?
С Пашей Акимовым Леонтьев познакомился в Пицунде, на всесоюзном семинаре молодых очеркистов, который проводил Союз писателей СССР совместно с ЦК комсомола. Называлось: работа с творческой молодежью. Леонтьев был одним из руководителей семинара. По своему калибру до руководителя он не дотягивал, но именитый очеркист в последний момент заболел,
Семинар оказался интересным. Народ был со всего Союза, молодой, азартный. Пили, конечно, но больше спорили, по делу и не по делу, намолчались в своей глуши. Акимов был из Магадана, работал там на радио. Лысоватый напористый живчик, со щегольской профессорской бородкой, с привычкой мгновенно заводиться и орать. Даже сам одергивал себя: «Чего это я ору?». На обсуждение представил очерк «Общага». Хороший очерк, честный. И хорошо, со страстью, написанный. Но совершенно непроходимый по тем временам. Леонтьев настоял, чтобы в отчете о семинаре журналист из Магадана был отмечен как один из самых перспективных молодых авторов, а его очерк рекомендован к печати. «Общагу» напечатали. Правда, не сразу, а года через три, когда повеяло перестройкой.
После семинара Леонтьев надолго потерял Акимова из виду. Он обнаружился четыре года назад. Развелся с женой, сошелся с библиотекаршей намного моложе себя, вместе с ней перебрался из Магадана в Москву, занимался страховым бизнесом от австрийской компании «Сейф-инвест». Снимал двухкомнатную квартиру в Кузьминках, дела шли хорошо. Со времен Пицунды заматерел, облысел, профессорская бородка поседела, но остался таким же напористым и громкоголосым.
Он и Леонтьева пытался втянуть в страховой бизнес. Горячо убеждал: «У вас пол-Москвы знакомых. Это же богатство, грех его не использовать. Вам нужно только свести меня с этими людьми. И все, дальше мои заботы». И почти уболтал. Остановило одно: не было у Леонтьева двух тысяч долларов, которые нужны, чтобы самому застраховаться в «Сейф-инвесте» и получить так называемую папку, дающую право работать на компанию. А брать в долг не хотел, хотя Паша настойчиво предлагал.
При всем материальном благополучии у Акимова все же чувствовалась неутраченная тяга к писательству. Леонтьев однажды сказал:
— Ты хорошо знаешь все эти страховые дела. Криминала в них хоть отбавляй. Взял бы и написал детектив. Тема свежая, не заезженная.
Предложение озадачило Акимова:
— А у меня получится?
— Не знаю. И ты не знаешь. И не узнаешь, пока не попробуешь.
Месяца через три он принес довольно пухлую рукопись и смиренно попросил:
— Посмотрите, а? Что-то накатал, а что — не понимаю.
Леонтьев прочитал. Как ни странно, получилось. При полном неумении строить композицию, даже разбивать на главы, при обилии газетных штампов. Но прорисовывался, хоть и не очень отчетливо, сюжет. И главное — знание материала. Из этого можно было сделать интересную книгу.
На доводку рукописи ушло месяца два. Леонтьев отнес ее в новое издательство с пустым портфелем. Взяли. Через месяц издали. Заплатили, правда, всего триста долларов. Но Акимова это не смутило. Он взялся за вторую книгу на ту же тему. И она получилась. Через год он уже был автором двух книг — в твердом переплете, с портретом автора на задней обложке. Двух настоящих книг.
— По-моему, ты даже не сознаешь, как тебе повезло, — сказал ему Леонтьев. — У меня на две книги ушло почти десять лет.
— Не сознаю, — признался Акимов. — До сих пор не могу поверить, что это мои книги.
В какой-то из дней, захватив десяток экземпляров, он поехал к Большому театру, где раз в год по традиции собирались бывшие магаданцы. Вернулся расстроенный, даже угнетенный.
— Теперь сознаю. Видели бы вы, какими кислыми у них становились морды. Только один порадовался и поздравил.