Сочинитель убийств. Авторский сборник
Шрифт:
— Только обвинили бы, — продолжал Гай. — Мне просто хочется знать. Обвинили без всякого основания. Это бы не имело значения, правда?
Он хотел спросить, вышла бы она за него в этом случае, но не мог задать такой жалкий молящий вопрос.
— Гай, почему ты об этом заговорил?
— Мне просто хочется знать, вот и все!
Она оттеснила его на обочину, чтобы не мешать проходящим.
— Кто–нибудь тебя в этом обвинил, Гай?
— Нет! — возразил он, ощущая неловкость и раздражение. — Но если бы кто–то обвинил, если
Она посмотрела на него с тем смешанным выражением огорчения, удивления и недоумения, которое он и раньше ловил в ее взгляде, когда со злости или из чувства противоречия говорил или делал что–то такое, чего Анна не одобряла, не понимала.
— Ты этого от кого–то ждешь? — спросила она.
— Я просто хочу знать! — торопил он, и вопрос–то казался таким незамысловатым!
— Когда ты вот так говоришь, — спокойно произнесла она, — я начинаю думать, что мы совсем не знаем друг друга.
— Прости, — пробормотал он. Ему почудилось, что она разрезала связующую их невидимую нить.
— Не верю я, что ты огорчен, а то бы не повторял такого! — проговорила она все тем же тихим голосом, глядя на него в упор полными слез глазами. — Это как тогда в Мехико, когда ты обрушился с обличениями на Мириам. Я не желаю… мне это не нравится, я не такой человек! У меня от этого чувство, будто я тебя совсем не знаю!
Будто я тебя не люблю, мысленно уточнил Гай. Стало быть, она, очевидно, отказывается от него, не хочет больше пытаться его узнать или полюбить. Он стоял, погружаясь в отчаяние, теряя под ногами почву, не в состоянии пошевелить пальцами или вымолвить слова.
— Да, раз уж ты меня об этом спросил, — сказала Анна, — я думаю, для меня будет иметь значение, если тебя обвинят. В свою очередь, тоже хочу спросить — почему ты это предполагаешь? Почему?
— Я не предполагаю!
Она отвернулась, отошла в самый конец дорожки и остановилась, опустив голову. Он последовал за ней.
— Анна, ты меня прекрасно знаешь. Ты знаешь меня лучше всех в мире. Я не хочу иметь от тебя тайн. Просто мне пришла в голову эта мысль, вот я тебя и спросил!
Он почувствовал, что исповедовался перед ней, и с чувством облегчения пришла мгновенная уверенность — такая же твердая, как недавнее убеждение, что Бруно написал письмо, — что Бруно не написал и не напишет.
Она равнодушно смахнула слезинку из уголка глаза.
— И вот еще что, Гай. Ты не перестанешь когда–нибудь ждать самого худшего — во всем и везде?
— Да, — ответил он. — Видит Бог, перестану.
— Вернемся к машине.
Он провел с Анной весь день и поужинал у нее дома. Никакого письма от Бруно. Гай выбросил из головы все опасения, словно кризис уже миновал.
В понедельник около восьми вечера миссис Мак–Косленд позвала его к телефону. Звонила Анна.
— Милый, я… я немножко расстроена.
— Что случилось?
Он знал, что случилось.
—
— Про что именно, Анна?
— Про Мириам. Отпечатано на машинке. Без имени.
— Что в нем написано? Прочти в трубку.
Голос у Анны дрожал, но слова она выговаривала, как всегда, четко!
— «Дорогая миссис Фолкнер! Вам, вероятно, будет небезынтересно узнать, что Гай Хайнс имел к убийству своей жены куда более прямое отношение, чем в настоящее время считает полиция. Но правда выйдет на свет. Я полагаю, вам об этом следует знать, чтобы подумать, прежде чем выходить за такого двуличного типа. В придачу к этому пишущий знает, что Гаю Хайнсу недолго осталось гулять на свободе». Подписано: «Доброжелатель».
Гай закрыл глаза.
— Господи!
— Гай, ты не знаешь кто это мог написать? Гай? Ты где?
— Здесь, — ответил он.
— Так кто?
По ее голосу он понял, что она всего лишь напугана, что она ему верит и боится исключительно за него.
— Не знаю, Анна.
— Это правда, Гай? — спросила она с тревогой. — Ты бы должен был знать. С этим нужно что–то делать.
— Я не знаю, — повторил он, хмурясь. Его мысли, казалось, сплелись в запутанный узел.
— Ты должен знать. Думай, Гай. Есть люди, которых ты бы мог назвать своими врагами?
— Что на штемпеле?
— Центральный почтамт. Бумага самая обычная. Никаких «ключей».
— Не выбрасывай, я хочу сам посмотреть.
— Конечно, Гай. И я никому не скажу, я имею в виду из своих. — Пауза. — Но кто–то ведь это написал, Гай. Ты в субботу кого–то подозревал, правда?
— Я не подозревал, — у него перехватило горла. — Но такое порой случается, ты же знаешь, после разбирательств в суде. — Он отдавал себе отчет в том, что стремится покрыть Бруно так основательно, словно Бруно — это он сам, а сам он — убийца. — Когда мы сможем увидеться, Анна? Можно вечером к тебе приехать?
— Вообще–то меня с родителями ждут сегодня на каком–то благотворительном сборище. Письмо я могу выслать почтой, срочной доставкой, оно будет у тебя завтра утром.
Оно и вправду пришло на другой день — вместе с очередным планом от Бруно и последним абзацем, где тот распинался в сердечных чувствах, но при этом угрожал, упомянув письмо к Анне и пообещав продолжение.
22
Гай присел на край постели, закрыл лицо руками, но заставил себя их опустить. Это все ночь виновата, это она исказила плоть его мыслей, ночь, и мрак, и бессонница. Однако же и у ночи есть своя правда. Просто ночью к правде подходишь под определенным углом, но сама правда — она все та же. Если он обо всем расскажет Анне, не сочтет ли она его отчасти виноватым? Выйдет ли за него? Сможет ли? Да что он за зверь такой, что способен сидеть в комнате, где в нижнем ящике лежат планы убийства и револьвер, чтобы их исполнить?