Социальное прогнозирование

Бестужев-Лада Игорь Васильевич

В Вооруженных Силах СССР, как и сегодня в России, положение младших офицеров (лейтенанты, капитаны) отличается от положения унтер-офицеров (сержанты) и тем более сол­дат, как небо от земли: все три категории питаются отдельно и, понятно, по-разному; одеваются тоже по-разному; наконец, солдаты обязаны безропотно прислуживать сержантам, а те – офицерам. В свою очередь, положение старших офицеров (май­оры, полковники) точно так же отличается от младших, а ге­нерал для остальных – вообще царь и бог, с практически без­наказанным диким произволом, вплоть до строительства себе дачи за казенный счет силами солдат.

Такие же порядки со временем установились в науке. Зва­ние и должность младшего научного сотрудника даже без уче­ной степени автоматически давали зарплату, вдвое превышав­шую среднюю зарплату квалифицированного рабочего. Но за это он обязан безропотно выполнять все поручения «старше­го» – вплоть до писания текстов под фамилией последнего. Кандидатская степень автоматически

удваивала зарплату, докторская – удваивала еще раз. Звание академика удваива­ло еще раз. При этом привилегии последнего уравнивались с генеральскими: ему автоматически предоставлялась огром­ная квартира, столь же огромная дача (практически то и дру­гое – в частную собственность с передачей по наследству), служебная автомашина с шофером, другая, похуже, – для жены, возможность приобретать продукты и одежду в «спец­магазине» по льготным ценам, наконец, верх почестей – обя­зательная статья в энциклопедии (с фотографией – для дей­ствительного члена «Большой академии», без – для члена-корреспондента) и гарантированное место на «спецкладбище» с похоронами за государственный счет.

И все это – без малейшей связи с научной продуктивностью ученого, только в соответствии с его должностью и рангом. Удиви­тельно ли, что в науку хлынули привлеченные такими сказочными перспективами сначала тысячи, потом и сотни тысяч людей, напрочь лишенных, за редким исключением, способностей не только генера­тора, аниматора, модератора, организатора, репродуктора, но даже сколько-нибудь добросовестного разработчика или вспомогатель­ного работника? Численность одних только научных кадров быстро дошла до полутора миллионов человек (четверть всех научных ра­ботников мира!), со вспомогательным и обслуживающим персона­лом превысила 5 миллионов, сравнявшись с армией, милицией и КГБ, вместе взятыми. А по научной эффективности (если верить так называемому «цитатному индексу», показывающему, насколько заинтересовали мировую науку новые знания, добытые тем или иным автором) советская наука осталась на уровне стран, где науч­ных работников в десятки раз меньше.

Это объяснялось третьим нововведением Сталина: порядком прохождения научной карьеры. Чтобы стать кандидатом и тем более доктором, требуется защитить диссертацию, на подготовку которой уходили годы и годы (в среднем, соответственно 3 и 10 лет) – самые продуктивные годы жизни ученого. Теоретически каждая диссерта­ция должна свидетельствовать о «генераторских» способностях дис­сертанта. Практически диссертант оказывается лицом к лицу с ученым советом, в котором преобладают люди, напрочь лишенные таких способностей и очень ревниво относящиеся к соперникам. Перед ним открывается дилемма: либо попытаться сказать какое-то новое слово в науке – и почти наверняка оказаться забаллотиро­ванным при тайном голосовании членами ученого совета, уязвленными своим комплексом неполноценности (на моих глазах жертвами такой наивности пали десятки коллег), – либо дать более или менее откровенную имитацию научной работы, задобрив членов ученого совета своей непритязательностью, разными подарками и обязательным банкетом после успешной и даже неуспешной, но могущей быть повторенной, защиты. Как вы думаете, какой вариант выбирали 99 из каждых 100 диссертантов? Кроме того, быстро на­шлись сообразительные люди, которые за три месяца готовы были написать любую кандидатскую диссертацию, а за шесть – докторс­кую. За плату, примерно равнозначную соответствующим количествам месячных зарплат будущего кандидата или доктора.

После успешной защиты новоиспеченный кандидат или доктор мог до самой пенсии исправно получать зарплату, ровно ничего не делая (многие так и поступали), целиком перепоручая свои обязан­ности не имеющим ученой степени. Догадываетесь, какая огром­ная притягательная сила возникла для сотен тысяч абсолютно не способных к науке людей, рвавшихся в научные учреждения сквозь столь же огромные конкурсы? Догадываетесь, сколь катастрофи­чески это должно было отражаться на собственно науке?

Но это еще не все. Те, кто достиг степени доктора и звания профессора, тоже делились на два негласных разряда: те, кто получал возможность выставить свою кандидатуру в члены-корреспонденты и далее в действительные члены академии, и те, кто такой воз­можности не имел. Судьба выдвижения решалась тайным голосова­нием все того же ученого совета, а судьба того, кто выдвигался, – тайным голосованием двух десятков членов соответствующего от­деления академии. Ни там, ни там вовсе не нужны яркие фигуры, оттеняющие серость голосующих. И там, и там, по русской послови­це, рыбак рыбака видит издалека. Естественно, в дело вступают про­текция, взятки, борьба научных кланов, стремящихся «протащить» своего кандидата, – все прелести теневой экономики. Удивительно ли, что наука отходит на задний план перед научным политикан­ством, целиком поглощающим время на протяжении многих лет, что пробиваются наверх, как правило, люди соответствующего мен­талитета и психологии, тут же начинающие подбирать приспешни­ков по своему образу и подобию, что Академию наук все чаще именуют «академмафией»?

Добавьте к этому, что в организации науки господствует не проблемный,

а дисциплинарный подход. Каждый институт монополизирует «свою» науку, каждый его отдел и сектор – «свою» отрасль и подотрасль науки. И свирепо душит каждо­го «аутсайдера», вздумавшего посягнуть на монополию, выд­вигая новые идеи. В. Ленин когда-то справедливо писал, что «всякая монополия есть неизбежное загнивание». Организа­ция советской науки блестяще подтвердила этот тезис.

Добавьте к этому, что львиная доля расходов на науку была сосредоточена в военно-промышленном комплексе. Именно там были лучшие кадры и лучшее оборудование. Именно по­этому наивысший престиж имели физики, химики и биологи, за спинами которых маячили все более грозные виды оружия массового уничтожения. На «гражданскую» всегда оставались сравнительно жалкие крохи.

Добавьте к этому, что все общественные науки вообще были превращены в квазирелигию и почти все, создававшееся там, сегодня напоминает записки из сумасшедшего дома. Но и в прежние времена заказчики и исполнители хорошо знали ис­тинную цену соответствующих произведений и нисколько не удивлялись, что за «железным занавесом» никто не интересу­ется ими, никто не дает за них ни Нобелевских, ни каких-либо других премий, означающих признание, мировой научной общественности.

Хуже всего, что у советской общественности годами и десятиле­тиями вырабатывалось равнодушие к такой науке. А у власть имущих – вполне оправданное презрение к людям, которые пишут все, что им прикажут, выдавая написанное за науку, которые раболепно дают чин и должность «старшего» безо всякой ученой степени любому отставному сановнику, который пожелал быть сосланным не по­слом, а в научный институт. Которые столь же раболепно принима­ют к защите любой лепет, написанный сановником или его подчи­ненными. И, конечно, никто не осмеливается подать голос «против» – ни явно, ни тайно. Наконец, которые столь же раболепно вплоть до сего дня выбирают членами академии любого высшего государ­ственного деятеля, который не побрезгует таким раболепством (Ельцин и Гайдар – побрезговали, многие другие – нет). Лакеев прези­рают всюду. Лакеев в науке – тоже.

И вот в конце 1991 г. произошел обвал: начался распад Советско­го Союза, резко ускорилось падение производства в советской экономике, стало все труднее сводить концы с концами даже при лавинообразном росте огромного бюджетного дефицита. Пришлось существенно урезать расходы даже на весьма респектабельную в глазах начальства армию. Как вы думаете, могла ли обойти эта беда стороной презренную в глазах начальства науку? Нет, конечно. И обрушилась на науку беспощадно. Значительную часть необходи­мого для научных исследований выписывали из-за границы на кон­вертируемую валюту. Ныне, в связи со все более острой нехваткой оной, это почти прекращено. Остались практически безоружными сотни научных коллективов. Очень важную роль играла зарубежная научная периодика и командировки научных работников за рубеж: ведь это единственный способ приобщения к мировой науке, чтобы держаться на уровне мировых стандартов. Теперь это тоже прекра­щено, за исключением присылаемого из-за рубежа даром или поез­док за счет приглашающей стороны. Полутора миллионам человек и втрое большему числу их обслуги осталась «видимость работы за видимость зарплаты». Как заведующий сектором академического института, я получаю сегодня меньше, чем как «средний» пенсио­нер за выслугу лет – вдесятеро меньше профессуры в негосудар­ственных платных университетах, в десятки раз меньше, чем в ком­мерческих структурах.

Удивительно ли, что все наиболее конструктивное, все наиболее ценное в науке десятками тысяч побежало в коммерческие структуры и, ному повезло, в университеты любых стран, от США до Китая и Ирака включительно? По социологическим опросам, до 80—90% «активных» (т.е. сколько-нибудь ценных) ученых предпочли бы эмиг­рировать при первой к тому возможности. Там, где реально, – на­пример, в математике – 80% желающих так и сделали. Мировая общественность забеспокоилась только тогда, когда открылась воз­можность использовать труд советских физиков, химиков, биологов для создания оружия массового уничтожения тоталитарными ре­жимами в Африке и Азии. Мало кого волнует то обстоятельство, что когда из науки сбегут все способные к научной работе (вообще к эффективной работе) и останется лишь миллион с лишним «околонаучной» публики, фактически почетных пенсионеров государ­ства, – наука умрет, сколько бы рублей или долларов в нее ни по­спешили влить. И потребуются годы, может быть, даже десятилетия, прежде чем ее удастся возродить на качественно новой основе.

Вы, может быть, думаете, что что-нибудь изменилось в сфере науки по сравнению с описанным выше? Вот отрывок из недавней статьи одного научного обозревателя в одном московском ежене­дельнике: «… Не одни экономические тяготы осложняют положение науки в постперестроечной России. За долгий период тоталитариз­ма наука обросла таким количеством тяжелых недугов, что, даже если бы на нее сегодня пролился золотой дождь финансирования, значительные результаты, видимо, остались бы недостижимой меч­той. И главное препятствие – обюрокрачивание научного сообще­ства. Власть захватили „генералы“ от науки, пробавляющиеся тру­дом зависимых от них талантливых ученых».