Социологический ежегодник 2012

Коллектив авторов

• Привлечение мигрантов из других регионов РФ или из ближнего зарубежья для сохранения освоенности территорий и занятий сельским хозяйством или другими производствами, снятие административных преград предоставления им земель в аренду и выдача кредитов на развитие производства, строительство или ремонт домов.

• Поддержание элементарной социальной и дорожной инфраструктуры не только для местных жителей, но и для удержания современных и привлечения новых городских дачников, сохраняющих целые деревни и дающих работу местному населению.

Список литературы

1. Благовестова Т.Е. Территориальные различия качества жизни населения на микроуровне (на примере Ярцевского района Смоленской области) // Региональные исследования. – Смоленск, 2012. – № 2. – С. 77–83.

2. Брокгауз Ф.А., Ефрон И.А. Россия // Энциклопедический словарь / Под ред. К.К. Арсеньева, Ф.Ф. Петрушевского. – СПб.: Издат. дло, бывшее Брокгаузъ – Ефронъ, 1899. – Т. 27 А (54): Репина–Рясское и Россия. – С. 1–420.

3. Глезер

О.Б., Бородина Т.Л., Артоболевский С.С. Реформа местного самоуправления и административно-территориальное устройство субъектов РФ // Известия РАН. Сер. географическая. – М., 2008. – № 5. – С. 51–64.

4. Городские округа и муниципальные районы Костромской области: Стат. ежегодник, 9 // Территориальный орган Федеральной службы государственной статистики по Костромской области [Офиц. сайт]: Главная: Публикации: Каталог изданий. – Кострома: Костромастат, 2011. – Условия доступа: закрытый; вид доступа: печатное издание. – Режим доступа: http://stat.kostroma.ru/public/Lists/publishing/DispForm.aspx?ID=10

5. Иоффе Г.В. Сельское хозяйство Нечерноземья: Территориальные проблемы. – М.: Наука, 1990. – 163 с.

6. Калугина З.И. Инверсия сельской занятости: Практика и политика // Регион: Экономика и социология. – Новосибирск, 2012. – № 2. – C. 45–67.

7. Культурный ландшафт как объект наследия / Под ред. Ю.А. Веденина, М.Е. Кулешовой. – М.: Российский НИИ культурного и природного наследия им. Д.С. Лихачева; СПб.: Дмитрий Буланин, 2004. – 620 с.

8. Народное хозяйство Костромской области. – Кострома: Костромское областное управление статистики, 1994.

9. Нефедова Т.Г. Российская глубинка глазами ее обитателей // Угорский проект: Экология и люди Ближнего Севера / Под ред. Н.Е. Покровского. – М.: Сообщество профессиональных социологов, 2008. – С. 98–120.

10. Нефедова Т.Г. Костромская периферия в фокусе проблем периферийных районов России // Северное село: Традиции и инновации / Под ред. Н.Е. Покровского. – М.: Сообщество профессиональных социологов, 2010. – С. 40–69.

11. Нефедова Т.Г. Две жизни современной нечерноземной глубинки // Настоящее и будущее Ближнего Севера: Экономика, экология, сообщества / Под ред. Н.Е. Покровского. – М.: Сообщество профессиональных социологов, 2012. – С. 106–135.

12. Покровский Н.Е. Российское северное село в перспективе // Северное село: Традиции и инновации / Под ред. Н.Е. Покровского. – М.: Сообщество профессиональных социологов, 2010. – С. 5–9.

13. Регионы России: Социально-экономические показатели: Стат. сб. – М.: Росстат, 2011. – 990 с.

14. Latour B. Reassembling the social: An introduction to actor–network–theory. – Oxford: Oxford univ. press, 2005. – X, 301 p.

Религиозный аспект жизни в глубинке

В.Ф. Петренко

В коллективной монографии «Российский северный вектор», вышедшей под редакцией Н.Е. Покровского [27], в рамках концепции клеточной глобализации села представлены обзор экономического состояния северо-востока Европейской России, описание быта и нравов, экологические наблюдения и широкий спектр региональных социологических данных на примере хозяйственной деятельности в Костромской области и ее маленькой, но типичной составляющей – деревни Медведево. Упомянутый населенный пункт действительно являет собой медвежий угол этого старинного исконно русского региона, на две трети покрытого лесами. Костромской край, давший отечественной истории целый ряд ярких фигур (включая род Романовых), был и остается глубокой российской провинцией. До Октябрьской революции 1917 г. Костромская губерния была известна как основной производитель льна, значительный вклад в экономику вносила и ее деревообрабатывающая промышленность. По реке Унже ходили десятки пароходов и барж, перевозивших как лес, так и местных жителей, часть которых уходила на сезонные заработки в города. Местный, северный по отношению к Центральной России климат и суглинистые почвы не позволяли вести интенсивное сельское хозяйство, заставляя мужское население искать дополнительный заработок в городах. Через Костромскую губернию проходил и печально известный Владимирский тракт, связывавший Европейскую Россию с Уралом и Сибирью.

Октябрьская революция 1917 г. не принесла позитивных перемен в развитие этого края. Закабаление крестьян в колхозах («вторичное крепостное право»), ликвидация частной собственности, в частности в судоходстве или производстве пиломатериалов, значительно подорвали экономику края, лишив инициативную часть населения предпринимательской деятельности, а подчас (в годы коллективизации) и самой жизни. Программа индустриализации страны осуществлялась путем перераспределения ресурсов, получаемых в сельском хозяйстве, в пользу промышленного строительства в крупных городах и создания новых экономических регионов на Урале, в Сибири и на Дальнем Востоке. Костромская область, как и вся сельская Россия, исправно поставляла стране экономические (сельскохозяйственные) и человеческие ресурсы за счет стагнации и деградации собственного развития. Ситуацию усугубили Отечественная война, когда военное положение потребовало предельной трудовой мобилизации населения, без каких-либо амортизационных вложений в экономику, а также послевоенная (хрущевская) сельскохозяйственная политика, ограничивавшая трудовую активность крестьян на собственном подворье и не позволявшая «подняться на ноги» обессиленному «продразверстками» послевоенному сельскому хозяйству.

Во времена «брежневского застоя», когда за счет продажи нефти страна смогла пустить значительные финансовые средства на возрождение и подъем Нечерноземья, эти дотационные финансовые вливания оказались не слишком эффективными, как вследствие внеэкономических рычагов управления сельским хозяйством, уравниловки и ограничения хозяйственной инициативы колхозов, специфики идеологии и способа хозяйствования социалистической экономики, так и в результате исчерпанности самого человеческого ресурса. По всей Костромской области, как памятники той эпохи, стоят остовы разоренных животноводческих колхозных ферм, производивших когда-то экологически чистые масло и молоко. Местные жители, как правило пожилые, с ностальгией вспоминают времена, дававшие пусть и убогую, но стабильную основу сельской жизни. Чувство сожаления по утраченному колхозному строю у престарелых жительниц (мужское население села редко доживает до преклонного возраста в результате непомерного употребления алкоголя и его суррогатов) связано, очевидно, с тем, что колхоз как форма общины в условиях социализма давал какую-то социальную гарантию поддержки в старости (дровами, комбикормами), обеспечивал наличие медицинского пункта, почты, клуба и т.д. Современное государство, увеличив пенсионные выплаты, не в состоянии вернуть смысл существования престарелому населению села, тогда как колхозная жизнь создавала подчас иллюзорную, но поддерживаемую советской идеологией веру в значимость собственного труда. На заброшенных домах деревни Медведево, построенных, кстати, в послевоенное время, когда воины-победители, полные веры в будущее, возвращались с фронтов, можно увидеть таблички «дом почетного колхозника», «дом ветерана войны». Но вследстие специфической внутренней политики государства по отношению к селу, общей урбанистической тенденции, оттока населения в города и, наконец, усталости от многолетнего сверхнапряжения деревня Медведево так и не смогла возродиться, а естественная и не совсем естественная убыль населения поставила ее на грань вымирания.

Следует особо подчеркнуть проблему «усталости» производительных сил, т.е. самого местного населения, отсутствия мотивации к переменам убогой, лишенной перспектив жизни. Термин сопромата «усталость металла» вполне подходит для характеристики апатии и аномии социальной жизни на селе. Налицо массовая утрата мотивации к труду, отсутствие задающих перспективу долгосрочных мотивов, сведение жизни к одному дню: «Выпил, день прошел, ну и ладно». В психологической науке существует понятие «выученная беспомощность», когда в результате длительной болезни или гиперопеки матери у ребенка редуцируются воля и самостоятельность. Государство, выступавшее на протяжении целого века не доброй матерью, а, скорее, злой мачехой (в отношении любой предпринимательской деятельности и просто самостоятельности), сформировало у сельского населения установку «выученной беспомощности», неспособности к постановке задач, требующих собственной активности. Социально более активная часть населения была раскулачена и репрессирована, погибла в Отечественную войну, сменила местожительство и социальный статус колхозника на статус городского рабочего или военнослужащего. Качества сельского жителя (соборность, образование, здоровье, желание иметь семью), массовая психология населения (включающая трудовую мораль) и даже генофонд подверглись деградации. Колхозная уравниловка и поощряемая советской идеологией «общинная ментальность», когда человек, хоть чем-то отличающийся от общей серой массы, вызывает настороженность, в новых экономических условиях выливается в неприязнь большей части местного населения к более или менее успешным фермерам, трудовым мигрантам, инородцам. Так что помимо экономических проблем возрождения села существуют и социально-психологические аспекты возрождения менталитета сельского труженика, имеющего высокую трудовую мотивацию, лояльного к экономическим успехам других и толерантного к приезжим и людям другой национальности.

В рамках концепции клеточной глобализации Н.Е. Покровского сформулирован разделяемый нами тезис о том, что в современной России возникают формы смешанных сельско-городских сообществ, формирующие новый социальный уклад и дающие перспективу развития деревни. В данной концепции акцент делается на локальных, точечных сферах возрождения экономики в сельской местности, на переносе предпринимательской городской активности на деревенскую почву. Можно полагать, что и для возрождения крестьянской этики и трудовой мотивации возможен «перенос» в село городской ментальности, ее внедрение в духовный мир сельского жителя. Н.Е. Покровский сдержанно-иронично описывает нравы уездного города Мантурово, воскресные дефиле местных невест. Разодетые по моде, юные девы в сопровождении мамаш шествуют по центральным аллеям местного базара, как кинозвезды по ковровой дорожке. Страстное желание быть не хуже других, жить так же, как живут в Москве, Париже или Нью-Йорке, – вот один из резервов формирования местной мотивации достижения. На наш взгляд, для создания эмоционального климата, соответствующего современной цивилизации, для «пробуждения от духовной спячки», способствующих экономическому прогрессу не в меньшей мере, чем создание элементов экономической глобализации, важны «клеточки» глобализации культурной: социальные, культурные институты, задающие смыслы существования местным жителям. Это театры, клубы самодеятельного творчества, пединституты и институты культуры, выпускники и, главным образом, выпускницы которых могли бы сеять разумное и вечное, улучшая эмоциональный климат провинции. Другим каналом клеточной глобализации культуры выступает прогрессивное развитие средств массовой коммуникации и Интернета. Прогресс в области телекоммуникации и ее удешевление в принципе позволяют распространить местное телевещание на пригороды и сельскую местность, включив в орбиту интересов ее обитателей социальные новости и культурные программы, созданные на локальном материале.