Содержимое ящика(Повести, рассказы)
Шрифт:
У будки встали. Ф-фу-у-у. Нельзя все-таки бегать после коньяка. Я расстегнул молнию на куртке. Теплый вечер какой. Даже душный. По одному подбегали.
— Николай Владимирович! Хоп-хоп! Идете?
— Идем, идем, не падаем! Надо бы Спеловым засаду в лесочке устроить.
— Ах, черт, шампанского не взяли! А то бы бабах! Из-за кустов!
— Ага, и в психушку обоих! Здорово придумал. Наконец все подошли. Тут из лесочка выехали двое на велосипеде. Второй сидел на багажнике и болтал ногами. Хрипло побрякивал звоночек. По корням,
— Ну что, бежим?
— Хватит в молодость играть. Пойдем мерным прогулочным. За мной!
— Ой, как темно!
— А-а-а! Попалась!
— Отпусти! Упаду я.
— Не трогай меня. Я сама.
— Осторожно, тут ветка торчит. Давай руку.
— Да это уж не рука, котик.
— Как дышится, Коля?
— Нормально. Все нормально. Надо бегать. Обязательно надо бегать.
— «Возьмемся за руки, друзья, возьмемся за руки, друзья! — ну-ну, — чтоб не пропа-асть поодиночке. Возьмемся — Коля, замолчи, фальшивишь! — за руки, друзья!»
— Нет, это не под ногу. «Я не знаю, где встретиться нам придется с тобой».
— Ну вспомнил. Как с того света песенка.
— «Глобус крутится, вертится, словно шар голубой».
— Ой, что это?
— Это веточка, моя девочка.
— Да нет, вон, вон!
— Тихо, ребята! Да подождите!
— Вон как народ гуляет. Это я понимаю.
— Да подождите. Тихо, ребята!
Лежал человек под деревом в неудобной позе.
— Чего ты все время улыбаешься? — спросила Вика Спелова. — Злишься на меня, а улыбаешься.
Вадик побледнел и еще шире раздвинул губы в улыбке.
— Эт-т-то входит в систему обучения карате. Европейцы думают, что это улыбка, а это м-м-мимика внимания и ат-т-таки.
Вика рассмеялась и легко провела по струнам гитары. Сидели на крыльце. На ступеньках. Теперь уже в полной темноте. Повеяло прохладой.
— «Облака плывут над морем, с ветром никогда не споря», — напевала Вика.
Вадик сидел на ступеньку ниже, опираясь локтями о широко расставленные колени, плотно сцепив длинные пальцы. Рубашка на нем была черная, как его колючая шевелюра. Бескровные кисти рук неприятно белели в темноте. Белое лицо с редкими толстыми пружинками волосков.
— «Облака плывут над морем…»
— Ты д-д-д-до утра вчера сидела у них? — не оборачиваясь, спросил Вадик.
— Почти. — Вика перестала играть. — Вбей себе в башку: я не хочу терять год. Я должна поступить. Александр Федорович меня готовит. А он это умеет.
— Вы что же, ночью реп-п-петируете?
— Вчера мы в карты играли. С ним и его женой.
— Его жена с собакой взад-вперед по улице ходила.
— Походила — потом вернулась. Слушай, не дави на меня. Я не люблю этого. Мне с ним интересно. И домой идти не хочется. Я так жалею отца, что начинаю злиться на него. И тебя еще за забором увидела. Ты что, до часу маячил там?
— Попозже.
— Вот и не маячь.
Вадик захрустел суставами пальцев.
— Не смей! Ненавижу!
— Чай будете еще? — спросила из окна Нина Владимировна.
— Потом, — сказала Вика, — когда наши вернутся.
Через окно веранда выглядела уютной. Старомодный натюрморт с абажуром, чайной посудой, остатками торта, четвертинкой несезонного арбуза и ярким ковриком пасьянса, который выложила Ольга Сергеевна.
Пенальтич в углу под лампой пыхтел, курил, листал книжку. Впустую беззвучно мелькал телевизор. Несколько известных артистов с перемазанными лицами ползли среди взрывов по тщательно искореженной земле.
Вика спросила:
— Ну а практические результаты есть? Ты что, с любым можешь справиться?
— Если с одним и не в-в-в-владеющим техникой, то с любым.
— А с двумя?
— Это по об-б-бстановке.
Пенальтич швырнул книжку и подошел к окну.
— Молодые, вы про что хотели бы прочесть? Заказывайте. Ну, про что?
— Не знаю, — сказал Вадик, — подумаю.
— И мы не знаем, про что писать. А все равно пишем и пишем. А вы читаете и читаете. Или не читаете?
— «Облака плывут над морем, с ветром никогда не споря».
Засигналила машина. Резко и тревожно. И сразу появилась из-за поворота — вывернула с шоссе на Лесную. Во всю длину полыхнуло фарами дальнего света. Галина выпрыгнула из машины. Не крикнула, а сказала звучно и хрипло:
— Где все? Вика! Папу убивают.
— Что? Боже мой, что? — рванулась к окну Ольга Сергеевна.
Но уже бежали. Вадим впереди.
— Где? Где? — кричал он, оборачиваясь.
«Жигуль» крутился, пытаясь развернуться в узкой улице. Но не ждали. Бежали.
— На тропе! За трансформаторной будкой!
— Андрей! Андрей! Что случилось? Кто тебя? Андрей, ответь. Ты же слышишь меня, Андрей! Да уведите ее куда-нибудь. Перестань визжать! Андрей, кто тебя?
— Ну что вы стоите!!! — надрывалась Римма. — Бегите же. Зовите! Не стойте, не стойте, не стойте!
— Римка, кончай истерику! — Шальнов обхватил ее и поволок в сторону, с трудом справляясь.
— Андрей, кто тебя? — Клейман сорвал с себя рубашку и обтирал кровь с лица. — Что? Что? Да заткнитесь же! Тихо!
Распухшими кривыми губами прошамкал:
— Часы… «Касио»…
— Что часы?
— Часы японские… «Касио»… снял… с шахматами. К школе пошел. Белые волосы… глаза белые…
Как мы бежали! Шальнов отстал, но то, что его шаги стучали сзади, придавало уверенности. Мы были едины — Коля, я и Шальнов. Добежали до школы. Никого. И ни одно окно не горит. К станции! Дальше, уже на открытом месте, на шоссе, увидели освещенного луной человека со свертком под мышкой. Нас было слышно. Он обернулся. Побежал к станции. Он был далеко. И тогда мы сделали рывок.