Софья Перовская

Сегал Елена Александровна

Картина в его описании получилась смехотворная, но Соня даже не улыбнулась. То, что император оставался в Москве и внимание Третьего отделения во главе с самим Дрентельном было отвлечено охраной его особы, значило, что ей самой следует выбираться из Москвы как можно скорее.

Можно было не сомневаться, что в домике Сухоруковых уже был обыск. Ведь он был связан проводами с местом взрыва. А то, что брошенный дом, несмотря на все предосторожности, не наведет на след тех, кто его бросил, поручиться было трудно. Гартмана-Сухорукова Михайлов предусмотрительно переправил в Петербург еще до взрыва. Ширяева никто в округе не видел, и он не значился

в доме даже под вымышленным именем, а вот с Соней обстояло хуже.

Вокзал освещен ярче, чем обычно. Перрон наполнен жандармами, полицейскими, частными агентами. Первый звонок. Второй звонок. Пассажиры прощаются, садятся в вагоны. Провожающие собираются возле окон. Жандармы и полицейские исчезают, как по мановению жезла.

Третий звонок. Соня, переодетая, преображенная искусной рукой так, что сама себя не узнает, быстрым шагом подходит к вагону, подымается на площадку. Свисток. И вот поезд уже движется вдоль опустевшей платформы.

Кажется, обошлось. Но нет! Радоваться рано. Слышится звон шпор. Из противоположных концов вагона идут навстречу друг другу исчезнувшие с перрона жандармы. Нижние чины держат в руках зажженные фонари. Агенты в погонах и без погон внимательно всматриваются в лица пассажиров. При свете фонаря Соня вдруг видит купца Никиту Тимофеевича. Но он, по счастью, не узнает в разряженной даме свою простоватую соседку Марину Семеновну Сухорукову.

Розыски московских «взрывателей» идут полным ходом. Уже в два часа ночи с 19 на 20 ноября Дрентельн отдал приказ почте и телеграфной станции относиться с особым вниманием к поступающей корреспонденции. К этому времени он уже знал из донесения полицмейстера, что хозяин дома — «молодой человек лет 25, блондин», а «жившая с ним женщина тоже блондинка, лет 18 и очень хороша собой». В донесении говорилось, что дом, из которого велся подкоп, оставлен совсем недавно. Догадаться об этом было нетрудно. И самовар, стоявший на столе, и протопленная утром печь к приходу полиции еще не успели остыть. Свеча на окне в светелке и та еще не догорела.

В дальнейшем Третье отделение установило, что «злоумышленники» перед тем, как переехать в «проклятый домик», проживали в Кривом переулке, на Чистых Прудах, и учинило строжайший допрос хозяйке квартиры Александре Васильевне Кузьминой. Та объяснила, что жильцы ее были люди уважительные, тихие, непьющие, подтвердила, что Марина Семеновна совсем девочка, лицо имеет красивое, розовое, волос белокурый. Про самого Сухорукова сказала, что волосы и бородка у него русые, но впадают в рыжину и что на шее у него имеются шрамы.

Кроме характеристики Сухоруковых и описания их наружности, от Кузьминой ничего добиться не удалось. Но на первых порах и этого оказалось достаточно. В появившихся вскоре и в Москве и в Петербурге объявлениях обещалась большая награда за головы «злоумышленников» и давалось подробное описание примет.

Позади бессонная ночь. Поезд, вагон, жандармские осмотры на каждой станции; пьяный выкрик в коридоре: «Попались бы они мне в руки, да я бы им, злодеям, все косточки переломал, жилы бы из тела повытаскал!» И вот уже Соня разыскивает на петербургских улицах дом, в котором, по словам Михайлова, она будет в относительной безопасности.

По мастерски сделанному описанию Соня сразу узнает четыре окна над входом и условленный знак безопасности, видный еще с улицы, лестницу. Она едва успевает постучать, как перед ней распахиваются двери. Товарищи ждут ее уже давно с нетерпением, волнением, страхом.

Соня,

насколько может спокойно, крайне сдержанно дает им отчет о случившемся. А потом, когда идет в соседнюю комнату помыться и остается наедине с Гесей Гельфман и Ольгой Любатович, уже совсем иначе, взволнованно, торопливо, прерывающимся голосом, стоя с намыленными руками перед умывальником, рассказывает о том, что ей пришлось пережить. Ольге не верится, что всего год прошел с того времени, как она впервые увидела Перовскую улыбающуюся, оживленную, счастливую. Только год… А все стало другим. Где те, которые собрались тогда у Малиновской? Кравчинский за границей, Коленкина, Лешерн и сама Малиновская в крепости, Валериана Осинского уже и на свете нет. А сама Соня, как она изменилась! Лицо ее выражает глубокое страдание. Она вся дрожит. Ольга не может понять отчего. От холода ли, охватившего ее мокрые обнаженные руки, или от тяжелого чувства неудачи и долго сдерживаемого волнения.

Концы нитей

Борьба между правительством и революционерами пошла не на жизнь, а на смерть. Царь приказывает во что бы то ни стало поймать и наказать «московских взрывателей». Но «московские взрыватели» скрылись бесследно и где-то в своих никому не известных лабораториях готовили новые взрывы. После 19 ноября они выпустили воззвание к народу. Под воззванием стояла подпись: «Исполнительный Комитет «Народной воли».

Никто не знал, где находится Комитет. Что это за таинственный трибунал, присуждающий к смерти царей?

Чтобы распутать клубок, надо схватить конец нитки. Теперь, после взрыва на Московско-Курской железной дороге, как на конец нитки или на ключ к тайне стали смотреть на человека, арестованного в Елисаветграде с динамитом. Следственные органы не сомневались в том, что между ним и «московскими взрывателями» имеется прямая связь. Нужно было только заставить его заговорить.

Но это оказалось нелегкой задачей. Он, хоть и заявил при аресте, что «имеет честь принадлежать к числу членов социально-революционной партии в России», продолжал давать ложные биографические сведения и именовать себя явно не своим именем.

Аресту Ефремова придавалось настолько большое значение, что в Елисаветград будто бы проездом, а в действительности специально для того, чтобы допросить преступника, прибыли одесский генерал-губернатор Тотлебен и его правая рука Панютин. В ход были пущены и обещания помилования и угрозы, но Гольденберг оставался непоколебимым, хоть очень хорошо знал, что угрозы в устах этих прославившихся своей жестокостью людей имеют самый реальный смысл.

К тому дню, когда преступника по приказу Тотлебена перевели в Одессу, его псевдоним уже был открыт. Жандармский полковник Новицкий, знавший Гольденберга еще по киевским делам, опознал его по фотографической карточке, присланной ему, как и другим начальникам губернских жандармских управлений.

Пока Третье отделение изобретало способы для получения показаний от Гольденберга, конец нитки нашелся совсем в другом месте.

24 ноября в полицейский участок на, Загородном проспекте пришел человек с поднятым воротником, в картузе, надвинутом на глаза, и сказал дежурному околоточному:

— Господина пристава по очень важному делу.

Пристав приехал хмурый. Кто посмел его будить ночью? Но когда человек в картузе протянул ему листок с заголовком «Народная воля», глаза пристава заблестели под седыми бровями. И сразу же перед ним мелькнула эмаль ордена Святой Анны 3-й степени.