Соглядатай Его Величества
Шрифт:
— Вы выиграли! — воскликнул он. — Да вы…
И тут его слова потонули в заливистом смехе девушки — безудержном и добродушном. По щекам у нее катились слезы, она закрыла лицо своими прекрасными тонкими пальцами, пытаясь сдержать смех. Корбетт поглядел на нее, потом на ухмылки людей, окруживших их. Он улыбнулся, пожал плечами, чтобы не показать замешательства, и, поклонившись Мэв, встал и зашагал к выходу из зала. Стук башмаков заставил его обернуться — Мэв уже догнала его и просунула ему под локоть свою изящную руку.
— Хватит дуться, — поддразнила она его. — Я играю в шахматы лучше любого мужчины! — Она склонилась поближе к Корбетту. — Ну, улыбнитесь же! Я просто пошутила. Пойдемте лучше на стену, подышим ночным воздухом.
Корбетт улыбнулся, надеясь,
— Я всю жизнь играла в шахматы. — Мэв первой нарушила молчание. — А с тех пор, как мои родители погибли в войнах за Уэльс, я живу здесь со своим дядей. Оттачивая искусство игры, отвлекаешься от скуки однообразных дней в замке.
— Вы очень хорошо играете, — ответил Корбетт.
Мэв, повернувшись спиной к стене, всматривалась в лицо Корбетта. В ночной полутьме он видел, что ее лицо спокойно и безмятежно — ни следа прежней напускной важности.
— Я прочла несколько трактатов, в том числе поэму De scacorum ludo, [5] — сообщила Мэв. — Я всегда рада гостям — они вносят в нашу жизнь новизну.
5
О шахматной игре ( лат.).
— Так значит, вы умеете читать?
— Я знаю латынь и французский.
Корбетт вперился в темноту:
— А вы счастливы? Я хочу сказать — здесь, в Ните?
— Здесь — мой дом.
— А лорд Морган?
Мэв улыбнулась.
— Он странный человек. Вы знаете, что он ненавидит англичан?
Корбетт кивнул.
Мэв поглядела в сторону.
— Да и за что их любить? Они убили моих родителей, сожгли пол-Уэльса, поубивали наших вождей, настроили тут больших замков вроде Карнарвонского и превратили наши королевства в английские графства, где заправляет Эдуардова родня!
Корбетт не мог с ней не согласиться. Он сам воевал в Уэльсе и был свидетелем жестокости и варварства со стороны обоих противников: мужчин распинали на крестах, младенцев сбрасывали в колодцы, женщин насиловали до смерти. С пленников-англичан заживо сдирали кожу или прибивали их гвоздями к деревьям.
— Вы тоже нас ненавидите, Мэв? — спросил Корбетт.
— Не вас — вашу страсть все подминать под себя и завоевывать. — Она повернула голову и всмотрелась в ночную тьму. — Южный Уэльс видывал много диковинных зрелищ: рассказывают, что вон та дорога вела к Артурову Камелоту и что древние племена — силуры, питавшиеся человечиной и приносившие жертвы темным лесным божествам, — живут в далеких чащах и поныне. — Мэв закуталась в плащ и кивнула в сторону берега. — Но самые необычные диковины приносит море — с приливом появляются маленькие коричневые существа. Мудрые старухи говорят, что они приплывают из той страны, что на западе.
Корбетт улыбнулся и подошел ближе к зубцам стены. Он думал, что скоро поймет, зачем она позвала его сюда. Корбетт был циником. Ни одна красавица, рассуждал он, не захотела бы оказаться с ним наедине. Значит, ей что-то нужно от него, у нее есть какая-то причина. Всегда так бывало. Корбетт почувствовал, что она крепко сжимает его локоть, повернулся и увидел ее глаза, прекрасные, как ночь, устремленные на него. Она приблизилась и нежно поцеловала его в губы и тут же ушла.
Корбетт не привык к подобной прямоте. Иной была его жена Мэри, иной была его возлюбленная
Корбетт сначала заподозрил, что она подослана к нему, чтобы следить за ним и докладывать о его действиях, но потом он прогнал эту недостойную мысль. Мэв заявила ему, что он напыщенный и важный, но все равно забавный, потому что под этой серьезной личиной прячется робкий, напуганный человек, которому нужно больше улыбаться. И в эти дни Корбетт, разумеется, стал улыбаться больше: Мэв вместе с ним каталась верхом по прекрасным холмам, окружавшим замок.
Она пыталась научить его валлийским словам, но потом оставила эти попытки, высмеяв Корбетта за то, что он совершенно невосприимчив к этому изящному языку. Она заставила его рассказать о своем прошлом — о жене, о работе в Канцелярии, даже об Элис и о великом заговоре в Лондоне, который Корбетт столь удачно раскрыл десятью годами раньше.
Корбетт вначале говорил с ней осторожно, но вскоре уже отбросил робость и болтал, как ребенок. Он был зачарован этой странной, переменчивой красавицей: она игриво поддразнивала его — и через минуту уже вещала ему о былой славе Уэльса и о том, как разграбил эту землю его английский король.
Она не притворялась, будто не понимает цели его визита в Нит.
— Мой дядя, лорд Морган, — сказала она как-то раз, — жесток и груб, но он — суровый и честный человек. Он ненавидит короля Эдуарда и охотно бы поднял мятеж, если бы представилась возможность. Но, — добавила она мрачно, — цена поражения слишком велика. Однажды он уже восставал — и получил прощение. В следующий раз ему грозит участь принца Давида, брата Ллевеллина.
Корбетт оставил эти слова без ответа. Он боялся, как бы Мэв не затеяла ссору, открыто назвав его английским соглядатаем. Остерегался Корбетт и Моргана, который мог бы оскорбиться тем, что англичанин ухаживает за его племянницей. Но, к его удивлению, старый плут лишь смеялся и похлопывал его по плечу. Похоже, заключил Корбетт, Мэв — единственный человек, которого лорд Морган побаивается.
Иначе дело обстояло с Оуэном, начальником стражи. Он улыбался еще чаще, но при встрече с Корбеттом в его темных глазах сверкала лютая злоба, и даже Ранульф, уже привыкший к однообразию жизни в замке, предостерег своего господина, чтобы тот был начеку. Корбетт внял его совету. Однажды Мэв привела его во двор, где Оуэн муштровал воинов. Хьюго привык к конным фалангам английских рыцарей, к этому великолепию красок: ратники в кольчугах и броне, украшенной гербами, делали выпады и отражали их мечами, булавами и копьями с затупленными наконечниками, как того требовали правила турнира. Но здесь все было немного иначе, и когда Оуэн заметил Мэв с Корбеттом на лестнице башни, он выбрал одного из своих воинов и устроил с ним потешный бой, чтобы покрасоваться перед Мэв и устрашить англичанина.
Корбетт ощутил ревность, когда Мэв захлопала в ладоши и закричала от восторга, но и сам не мог не признать доблести валлийца и мысленно поклясться, что, если дело дойдет до драки, ему придется умертвить Оуэна первым же ударом, потому что этот человек — прирожденный воитель. Оуэн и его противник сражались, сидя верхом на крепких, проворных гарронах — послушные кони поворачивались и кружились, повинуясь наездникам, которые сжимали им бока коленями или бедрами. На обоих бойцах были легкие доспехи — кольчуги, штаны вареной кожи и сапоги, а головы защищали остроконечные шлемы с нащечными и носовыми пластинами. Каждый из них держал маленький круглый щит и — поскольку бой был потешным — меч с притуплённым острием, который тем не менее мог нанести серьезную рану. Всадники кружили и нападали друг на друга. Оуэн так искусно владел мечом, что вызывал у зрителей возгласы восхищения; он несся как вихрь и так ловко уклонялся от ударов, что казалось, будто он и его конь — единое существо. Время от времени Оуэн заставал противника врасплох и плашмя ударял беднягу по груди или животу.