Сохраняя веру (Аутодафе)
Шрифт:
— Скажите мне, Эстер, каково это — жить с современным раввином?
— Этот вопрос вам следовало адресовать мне, — встрял Стив.
— Почему? — не поняла Дебора.
— Потому что Эстер тоже раввин.
Единственный, к кому она могла сейчас обратиться за советом, был Дэнни.
— Послушай, извини, что нагружаю тебя в такое время…
— Перестань, Деб. Если бы кризисы случались тогда, когда мы их ждем, они не назывались бы кризисами. Я хочу сказать, если у меня самого голова идет кругом,
— Но, Дэнни, давай попробуем представить, что меня примут. Ты думаешь, община Бней-Симха будет платить за мое обучение так, как платили за тебя?
Этим его было не сбить с толку.
— А может, ты так замечательно сдашь экзамены, что тебе дадут стипендию?
— Ладно, допустим, там все посходили с ума и мне выставят высокий балл. Теперь скажи мне, под каким деревом в Проспект-парке мне с твоим племянником раскинуть палатку?
Дэнни немного помолчал, потирая лоб, словно пытаясь добыть правильный ответ, как первобытный человек — огонь.
— Давай не будем кривить душой, Деб, — объявил он таким тоном, будто желал убедить прежде всего себя самого. — Ты знаешь, что мама с папой жаждут твоего возвращения. А перспектива получить внука — да еще у себя в доме — для папы станет настоящим стимулом к жизни.
— Но что будет, когда он узнает, чем я занимаюсь?
— А кто сказал, что ты обязана детально расписать ему свою будущую профессию? «Раввин» означает «учитель». Скажи, что ты готовишься стать учителем. Это будет не ложь — всего лишь не вся правда.
Дэнни скрестил руки и удовлетворенно улыбнулся.
— А теперь можешь с такой же легкостью решить все мои проблемы, — пошутил он.
Но Дебора сохраняла серьезность.
— Эй! — упрекнул брат. — Теперь-то что еще не так?
— Я не могу больше врать, — тихо сказала она.
— О преподавательской работе? Я же тебе говорю…
— Дэнни, я не об этом! — выкрикнула она. — Когда ты узнаешь, что я от тебя скрывала все это время, ты, быть может, пожелаешь мне смерти. Если я сейчас все тебе не расскажу, меня просто разорвет!
Она замолчала, ожидая, пока брат не подаст сигнала открыть шлюзы.
— Валяй, Деб. Я слушаю.
— Отец Эли — не Ави. Это всего лишь легенда, которую я придумала, чтобы скрыть правду. Почему-то сначала это показалось мне проще всего…
— Деб! — ответил брат. — Да кому какое дело, от кого у тебя ребенок? Ведь ты его любила. Что бы ты там ни натворила, это никак не изменит моего отношения к тебе и Эли.
— Изменит. — Она набрала полную грудь воздуха, в упор посмотрела на Дэнни и выпалила: — Дело в том, что это Тимоти Хоган.
Он застыл от изумления.
Это был не шок. И не возмущение. А полная немота.
Следующие мгновения прошли как в замедленной съемке — казалось, что застыли даже слезы, катившиеся по ее
Наконец брат пролепетал:
— Я думал, он теперь уже священник. Он же в Риме учился…
— Дэнни, — сказала сестра, — от Рима до Израиля всего три часа полета.
И тогда она рассказала ему все.
— А Тимоти знает?
Дебора покачала головой, и перед ее мысленным взором возник образ отца ее ребенка, каким она видела его в последнюю ночь их любви, когда он с такой невыразимой нежностью смотрел на нее своими синими глазами.
Прежде Дебора утешалась тем, что, как она думала, своим молчанием пощадила Тимоти. Спасла его от страданий. На самом деле она одновременно лишила его и радости. И сейчас она проговорила с явным сожалением:
— Он никогда не увидит своего сына. Он даже не узнает о его существовании. Господи, Дэнни, что мне делать?
— Ну, для начала, — сказал он, стараясь придать ей бодрости, — ты сейчас что-нибудь выпьешь. Что тут у папы есть в запасе?
— Я не могу…
— Перестань, Деб, вспомни Екклесиаста: «Вино есть радость бытия…»
— Хорошо, — уступила она, вытирая слезы. — Пожалуй, сейчас мне это не повредит.
Бар в кабинете рава Моисея Луриа был более чем скромен: несколько бутылок вина, немного шнапса и — эврика!
— Сливовица? — Дебора вскрикнула, видя, как Дэнни достает специально припасенную отцом на Песах фигурную бутылку сливового бренди. — Говорят, это огнеопасная жидкость!
— Ну, — сказал Дэнни, изучая этикетку, — это действительно так. Будь она еще чуть крепче, ее можно было бы заливать в бензобак.
Он выставил на стол две хрустальные стопки и наполнил их крепкой, пахнущей миндалем жидкостью. Еще даже не глотнув, а только вдохнув запах, Дебора уже побледнела.
— Думаю, что повод требует прочесть благословение, — объявил Дэнни, поднял рюмку и заговорил на иврите. Голос у него дрожал от волнения. — «Благословен Ты, Всевышний, Бог наш, Который дал нам дожить, поддерживал нас и дал достичь этого момента». — И добавил: — Будь у меня бараний рог, я бы в него сейчас протрубил. — С любовью глядя на сестру, он произнес тост: — За тебя, Дебора! Долгой тебе жизни, здоровья, и удачи Эли…
У него вдруг сорвался голос.
— У моего сына есть настоящая фамилия! — взмолилась Дебора.
Дэнни немного помолчал, а затем признался:
— Знаю, просто не могу ее выговорить.
40
Дэниэл
Я тщетно ждал решающего звонка от отца, с больничной койки. И так и не дождался.
К тому времени завершился семестр. Выпускники — за исключением отбившихся от стада — стали раввинами. Мне следовало примириться с тем фактом, что, отказавшись от выпускных экзаменов, я лишил себя не только раввинского достоинства, но и диплома бакалавра — что можно сравнить с отказом не только от лимузина, но и от водительских прав.