Сохраняя веру (Аутодафе)
Шрифт:
— Нет, нет! — взволнованно перебил Тим. — Я бы хотел начать как можно скорее.
Епископ рассмеялся.
— Господи, впервые вижу такого увлеченного юношу. Почему ты не хочешь повременить денек-другой, обсудить это с семьей?
— У меня нет семьи.
— Ну, я имел в виду твоих дядю с тетей, — уточнил епископ.
«Интересно, что ему еще про меня известно?» — мелькнуло у Тима.
Он вышел из кабинета епископа в еще более расстроенных чувствах, чем пришел. То, что епископ назвал «увлеченностью», на самом деле было безысходным отчаянием. Ему хотелось бежать от
Тим остановился под фонарным столбом на оживленном перекрестке. Опустил руку в карман и достал сложенный в несколько раз листок бумаги, поистрепавшийся от многократного изучения.
«Дорогой Тимоти!
Понимаю, что это опасно, но для меня это последняя возможность связаться с тобой.
Завтра меня отправляют в Израиль. Если честно, я чувствую за собой вину за то, что ослушалась своей религии и родителей. Но еще больнее мне от того, как я поступила с тобой.
Ты был мне другом и поступал от чистого сердца, и я надеюсь, из-за меня у тебя не будет неприятностей.
Мне грустно от мысли, что мы, наверное, никогда больше не увидимся. Я только надеюсь, что в твоих мыслях останется хоть маленькое местечко для меня.
Твоя Д.
P.S. Мне сказали, что в Иерусалиме, во Всемирном альянсе молодых христиан, есть отдел писем до востребования, для тех, кто путешествует. Если сможешь, пожалуйста, напиши мне туда. Если, конечно, сам захочешь».
Ему вдруг показалось, что вот наступил главный момент его жизни, он оказался на перекрестке двух дорог, и каждая ведет туда, откуда нет возврата.
У Тима было ощущение, что устами епископа Господь дает ему знак — отрекись от мира.
А разве у него есть выбор?
Он принялся рвать письмо.
Выбросив клочки бумаги в ближайшую урну, Тим зарыдал.
15
Дебора
Дебора могла бы проспать всю жизнь. Более того — в то первое утро в доме ребе Шифмана она предпочла бы никогда вновь не просыпаться.
В половине шестого утра пятилетняя девочка в соседней кровати начала плакать и звать маму.
Через несколько минут на пороге возникла сонная Лия в линялом халате и, глядя на Дебору, с укором сказала:
— Ты что же, не могла ее успокоить?
Дебора остолбенела.
— Да я даже не знаю, как ее зовут!
Жена раввина оглядела девочку.
— Что случилось, Ривка? — спросила она.
— Намочила постель… — испуганно пропищала та.
— Как, опять?! Ты понимаешь, что простыни на деревьях не растут? Вставай и иди помойся!
Пристыженная девочка повиновалась и направилась к двери.
— И не забудь отдать свою одежду Деборе! — крикнула мать ей вслед.
«Мне? — подумала Дебора. — И что я должна сделать с мокрой детской пижамой?»
Вскоре она узнала что.
— Когда снимешь белье, проветри ее постель, — как ни в чем не бывало скомандовала миссис Шифман. — И обязательно прополощи простыни, прежде чем стирать.
Дебора, конечно, и сама намеревалась помогать хозяйке в домашних делах. Но это уже было нечто большее, чем «помощь».
В полусне она принялась стягивать с детской кровати белье, и тут проснулась вторая девочка, лет трех с половиной. Малышка обратилась к ней на идише:
— Ты кто?
— Меня зовут Дебора. Я приехала из Нью-Йорка.
— А-а… — протянула та. Известие о дальнем перелете явно не произвело на нее впечатления. У Шифманов часто гостили люди со всего света.
Еще не вполне проснувшись и оттого поеживаясь и с трудом переставляя ноги, Дебора натянула халат, собрала грязное белье и отнесла его в конец коридора, где под окном с закрытыми жалюзи в узкий простенок была втиснута стиральная машина. Она набрала воды в таз, замочила белье и направилась в ванную. Было так же холодно, как накануне ночью, и Дебора подумала, уж не экономят ли Шифманы и на отоплении тоже.
Ванная оказалась занята, к тому же под дверью стояли в очереди два мальчугана.
Сыновья Шифманов, с бледными мордашками и ввалившимися глазами, имели еще более изможденный вид по сравнению с сестрами. Дебора поздоровалась, но ее словно и не заметили.
К тому времени, как подошла ее очередь, горячая вода кончилась, и она, насколько смогла, тщательно вымылась холодной, после чего быстро оделась и пошла в столовую.
Шифманы всем семейством уже сидели за столом. Отец изучал утреннюю газету, дети ели белые тосты с джемом — а кто-то, наоборот, капризничал и отказывался есть. У Лии на коленях сидел еще один малыш.
Ребе Шифман молча кивнул в ответ на ее приветствие и, как показалось Деборе, сердечно пригласил к столу:
— Угощайся. Кофе на кухне.
Она робко улыбнулась, взяла себе ломтик хлеба и, быстро проговорив благословение, с жадностью съела.
Видя, как она отрезает и намазывает себе еще два куска, ребецин Шифман сделала замечание:
— Не будь такой хазер [15] . Подумай о других!
— Ой, прошу прощения, — кротко ответила Дебора. Затем, желая завязать беседу, произнесла, обращаясь ко всем сразу и ни к кому конкретно: — Перелет был ужасно долгий.
15
Здесь: эгоисткой, жадиной.
— И что с того? — отозвалась раввинова жена. — Не ты же вела самолет, верно?
Дебора расценила их холодный прием как свидетельство того, что весть о ее бесчестье опередила ее самое. К своим детям Шифманы были очень ласковы, провожая в школу, они обняли и расцеловали всех.
— Они у вас сами в школу ходят? — удивилась Дебора.
— А в этом есть что-то особенное? — спросил ребе.
— У нас маленьким не разрешается…
Она осеклась. Это сочетание «у нас» было уже совершенно неуместным. У нее было отчетливое ощущение, что дома у нее больше нет.