Соки земли

Кнут Гамсун

Вот лежит на пригорке старая шляпа-зюдвестка и гниет. Сюда, на опушку, загнала ее, должно быть, буря или, может быть, ребятишки, когда были маленькими. Она лежит здесь год за годом и все больше и больше разваливается, а была когда-то отличная зюдвестка, и вся желтая. Исаак помнит, как он пришел в ней от торговца, и Ингер сказала, что это очень красивая зюдвестка. Года через два он зашел на селе к маляру и попросил его хорошенько вычернить зюдвестку, а поля выкрасить зеленым. Когда он вернулся домой, Ингер сказала; что зюдвестка стала еще красивее, чем была. Ингер всегда все нравилось, ах, то было хорошее время, он колол дрова,

а Ингер смотрела, то была его лучшая пора. А когда наступали март и апрель, они с Ингер сходили с ума друг о друге, аккурат, как птицы и звери в лесу, в мае же он сеял ячмень и сажал картошку и хлопотал круглые сутки. Тогда были работа и сон, любовь, грезы, он был словно первый его бык, а тот был чудовище, большой да гладкий, и выступал, словно король. Но в нынешние года такого мая больше не бывает. Нету.

В течение нескольких дней Исаак был очень угнетен. То были мрачные дни.

Он не чувствовал в себе ни сил, ни охоты приняться за новый сеновал, пусть уж об этом позаботится в свое время Сиверт; что нужно построить, так это избушку на покой. В конце концов, он не мог долго скрывать от Сиверта, что расчищает на опушке место для стройки, и однажды он это прямо и сказал:

– Там есть хороший камень, на случай, если нам когда-нибудь придется строить, – сказал он. – И есть и еще один такой же хороший камень.

Сиверт не дрогнул ни одним мускулом, но ответил:

– Отличные камни для фундамента!

– А что ты думаешь, – говорит отец, – мы столько времени шарили здесь из– за второй приступки, что здесь вышел бы отличный двор. Только, вот, не знаю…

– Что ж, здесь место для двора неплохое, – отвечает Сиверт и обводит глазами площадку.

– Ну, в самом деле? Можно бы поставить маленькую избушку, куда помещать в случае, если кто приедет.

– Да.

– С горницей и клетью, как думаешь? Помнишь, как было, когда приезжали к нам шведские господа, а теперь у нас нет для них отдельного строенья. Нет, а ты вот скажи: не надо ли и кухоньку, на случай, если они захотят что сготовить?

– По-моему, как же они будут без кухни, еще поднимут нас на смех, – сказал Сиверт.

– Ну, ты так думаешь.

Отец замолчал. Но этот Сиверт удивительный парень, как он ловко соображает, что за изба требуется для шведских господ, и никогда ведь даже ничего и не спросит, а сам вдруг говорит:

– Будь я на твоем месте, я сделал бы маленький уланчик у северной стены, ведь иной раз им может понадобиться повесить просушить мокрую одежду. Отец сейчас же подхватывает:

– Это ты дело говоришь!

Оба молчат и возятся с камнями. Через минуту отец говорит:

– Елисей еще не вернулся, нет?

Сиверт отвечает уклончиво: – наверно скоро приедет.

Чистая беда с Елисеем, так он любит быть где-то не дома, разъезжать.

Неужто нельзя выписать товары, вместо того, чтоб самому ездить и покупать их на месте? Правда, так они обходятся ему гораздо дешевле; ну, а во сколько обходится самые разъезды? Чудно как-то он рассуждает. И на что ему еще бумазея и разные шелковые ленточки на крестильные чепчики, и черные и белые соломенные шляпы, и длинные чубуки для трубок? Никто из хуторян таких вещей не покупал, а покупатели из села приходили в «Великое» только тогда, когда у них не бывало денег. Елисей по своей части толковый парень, посмотреть только, как он пишет на бумаге или подсчитывает счет мелом! – Хотел бы я иметь твою

голову! – говорили ему люди.

Это-то все верно, но он слишком много тратит денег. Ведь сельские покупатели никогда не платили своих долгов, а даже такие голыши, как Бреде Ольсен, приходили зимой в «Великое» и получали в кредит и бумазею, и кофей, и патоку, и керосин.

Исаак передавал уж много денег Елисею на его торговлю и разъезды; от богатства, полученного за медную скалу, немного оставалось, ну, а дальше что?

– Как, по-твоему, идут дела у Елисея? – спрашивает вдруг Исаак.

– Дела-то? – переспрашивает Сиверт, чтоб выгадать время.

– Непохоже, чтоб хорошо.

– Он надеется, что пойдут.

– А, так ты говорил с ним об этом?

– Нет. Андресен сказывал.

Отец думает, качает головой: – Нет, не пойдут! – говорит он. – А жалко Елисея!

И все мрачнее и мрачнее становится отец, а он и раньше-то был не очень веселый.

Тогда Сиверт разражается новостью.

– А у нас в пустоши прибавилось людей.

– Как так?

– Еще двое новоселов. Они купили напротив нас. Исаак останавливается, держа на весу лом, это большая новость и хорошая новость, одна из самых лучших:

– Стало быть, нас будет десятеро в пустоши, – говорит он.

Исаак расспрашивает подробнее, где именно купили новоселы, вся география местности у него в голове, он кивает:

– Да, это они правильно сделали, там хороший дровяной лес, да попадаются и строевые сосны. Земля обращена на юго-восток.

Так, стало быть, новоселов ничто не устрашало, людей все прибавлялось.

Работа на руднике прекратилась, но это пошло только на пользу земледелию; неправда, что пустошь замирала, наоборот, она начинала кишеть жизнью, еще двое новых поселенцев, четыре лишних руки, поля, луга, дома. Ах, как хороши зелененькие полянки в глубине леса, избушка, колодец, дети, скотина! На болотах, где торчал чертополох, колышется ячмень, кивают на межах голубенькие колокольчики, солнечное золото пылает на лютиках у домов. И ходят люди, разговаривают, думают и составляют одно с небом и землей.

А вот стоит первый в пустоши человек. Он пришел однажды, увязая по колена в болота и путаясь в вереске, нашел откос и поселился там. За ним пришли другие, протоптали тропинку по пустынной земле, потом пришли еще люди, тропинка превратилась в дорогу, теперь по ней ездили в телегах. Исаак должен чувствовать себя довольным, душа его должна трепетать от гордости: он был основателем этого поселения, он маркграф.

– Да, да, нельзя нам все время возиться над этим двором, если мы хотим нынче поставить сарай для фуража, – говорит он.

Он сказал это, должно быть, с внезапно проснувшейся веселостью, с новым порывом жизнерадостности.

Глава VIII

В гору, по пустоши поднимается женщина. Льет ровный летний дождь, она промокла, но не обращает внимания, ей есть о чем подумать, она взволнована – это Варвара, а не кто другая, Варвара Бреде.

Конечно, она взволнована: она не знает, чем кончится ее затея, но она ушла от ленсмана и покинула село. Вот как обстоит дело.

Она обходит стороной все хутора на пустоши, потому что не хочет попадаться на глаза людям; ведь всякий поймет, куда она направляется – на спине у нее узел с платьем. Ну да, она направляется в «Лунное» и хочет опять поселиться там.