Сокол Спарты
Шрифт:
– В Аиде есть и царевичи. Одного или двух я отправил туда лично.
– Я смотрю, ты забавляешься за мой счет, – заметил Кир незлобиво.
– Да, сын царя. – Спартанец отпил из своей чаши и причмокнул от удовольствия. – Мне знакомо это вино. Оно из моих краев.
Кир улыбнулся, довольный, что его добрый жест не пропал даром.
– Оно создано солнцем, почвой и виноградной лозой.
Он поднял чашу, а с ним и Клеарх.
– За тех, кто ушел до нас, – сказал спартанец. – Да увидимся с ними вновь.
Не говоря больше ни слова, они содвинули
5
Ксенофонт открыл дверь и ступил внутрь, придержав ее спиной. Вид у молодого человека был сердито-взъерошенный, а плащ в темноватых пятнах. Пока он переводил дыхание, с плаща на каменный пол стекло что-то мокроватое и с гнилостным запахом.
Хозяин домишки – немолодой коренастый афинянин с рябой лысиной, проглядывающей из венчика седых волос, – поднял голову от столешницы с зелеными стеблями и листьями лавра, на которых он разделывал макрель. Несмотря на возраст, мужчина смотрелся весьма крепко – сильные руки, бочковатая грудь и ноги с кривинкой, видные из-за стола.
– Ксенофонт! – воскликнул Сократ при виде гостя. Вытирая руки о фартук, он обошел стол и в знак своего радушия подкинул кверху ладони. – Вовремя ты пожаловал к нам на ужин! У меня как раз рыба по-критски с лавровым листом, а на сладкое спелые фиги!
Не успел молодой человек ответить, как Сократ сгреб его в радостные объятия, чуть не подняв над полом. Настроение у Ксенофонта поневоле стало улучшаться.
– Ксантиппа! – крикнул Сократ через плечо. – У нас к ужину гость!
Какое-то время он прислушивался.
– И где ее носит? – с сердитым недоумением спросил он. – Неужто настолько сложно поприветствовать моего гостя? Я тут по локоть в рыбной чешуе. Твой плащ намок – там что, идет дождь? Нет, иначе я бы услышал. И даже почувствовал бы: крыша снова прохудилась, что тоже ставится мне в вину. Значит, не дождь. Я сейчас вижу на твоих устах улыбку. Не знаю, что ты от меня утаиваешь, но, клянусь богами, еще минуту назад ты не улыбался. Что с тобой? Неужто опять те горлопаны с агоры? Ох уж эти дети.
– Они не дети, Сократ. Раз от раза, что мы сталкиваемся на улице, они ведут себя все более разнузданно. Наглеют и множатся, как крысы.
– Ничего, друг мой. Плоды все равно лучше, чем камни.
– В этот раз было и то и другое, – помрачнел Ксенофонт.
Он откинул полу плаща и показал висящий у бедра копис.
Сократ озабоченно поцокал языком.
– Такое оружие не для улиц Афин. С какими намерениями человек в тени Акрополя может обнажать спартанский клинок? Что ты намерен с ним делать?
– Свора жестоких выродков! Они следят за мной и собираются по зову, куда бы я ни шел. Я слышу перестук их шагов в проулках, и вот они сбегаются, охаивая меня и плюя из красных дыр своих ртов! Ты предпочитаешь, чтобы через глумление и камни этих молодых обезьян я шел безоружным? – горько воскликнул Ксенофонт. Веселость в нем исчезла, вновь сменившись тяжелым упрямством.
– В бытность свою в совете я имел право носить
Не говоря ни слова, Сократ цепко взял его за руку и повел за собой.
Вместе они прошли в общую комнату, которая была сердцевиной дома, откуда вверх вела шаткая лестница к единственной спальне.
Ксенофонт резко пригнулся, избегая низкой притолоки, о которую стукался уже множество раз. Он нахмурился, а его друг хохотнул.
– Видишь, сколь выгодно бывает не высовываться?
– В твоем прежнем доме со мной такого не случалось, – упрекнул Ксенофонт. – По крайней мере, там я мог стоять в полный рост.
– Но цена! Старуха хозяйка выжимала меня, как масло из оливы.
Из корзинки на столе Сократ взял пару фиг и со вздохом сказал:
– Когда я был каменщиком, я ел и спал по-царски. И даже когда был солдатом. Ты еще не знал меня тогда, когда сила и умение владеть мечом были единственным моим достоянием. Три войны, Ксенофонт.
Трижды я выходил для своих хозяев танцевать с Ареем [20] , а однажды спас жизнь Алкивиаду [21] !
20
Арей, Арес – древнегреческий бог войны.
21
Алкивиад (450–404 до н. э.) – афинский государственный и военный деятель времен Пелопоннесской войны.
– Неужели? Ты никогда мне не рассказывал, – ревниво встрепенулся Ксенофонт. Сократ хлопнул его по плечу так, что оно слегка прогнулось.
– Эту историю я излагал уже множество раз. Хотя добрый сказ сродни произведению искусства; нечто вроде ваяния скульптур. И не менее чем камень здесь важна шлифовка.
– То есть ложь.
– Нет, именно шлифовка. Но давай же, друг мой, вернемся к твоим невзгодам. Изо дня в день ты терпишь эти насмешки, считая их уроном для своей чести. И с каждым днем они, по-твоему, становятся все несносней. Ты уже показал мне спартанский копис, который ты якобы готов пустить в ход, хотя твои обидчики еще слишком юны, чтобы честно биться с тобой на равных. Получается, ты готов метаться в стае детей, сражая их направо и налево?
– Они уже не дети, – буркнул Ксенофонт.
– Вот как? То есть они мужи? Бородатые, заматерелые? Вооруженные для войны?
Ксенофонт покачал головой, вспоминая ту свору юных оборванцев. Сократ явно ждал ответа, и Ксенофонт никлым голосом сказал:
– Да нет, не мужи.
Сократ кивнул, назидательно держа поднятый палец:
– Грозиться клинком, который ты не применяешь, похоже на поступок слабосильного – а ты, друг мой, таковым не являешься. Или ты полагаешь, что помахать перед ними кописом будет достаточно, чтобы они в страхе зажмурились и пали перед тобою ниц?