Соколы Троцкого
Шрифт:
«Хочешь умереть, поезжай в Гилан».
Я отправился к месту назначения вместе с Шумятским и другими сотрудниками посольства. До Баку у нас было два неожиданных попутчика: мой коллега по академии Яков Блюмкин и знаменитый поэт Сергей Есенин. Они прекрасно ладили между собой и к вечеру, как правило, напивались. Есенин произвел на меня жалкое впечатление. В юности он разрывался между городом и деревней, а теперь его тянули в разные стороны богема и революция. По его внешности было явно видно, что он страдал от алкоголя, от чрезмерного увлечения женщинами и от оргий, которым он предавался в паузах между своими поэмами, остававшимися тем не менее шедеврами
Позже в Москве Есенин женился на Айседоре Дункан. Эта американская танцовщица приехала в Советский Союз, чтобы популяризировать созданный ею новый танцевальный жанр. Советское правительство предоставило в ее распоряжение детскую танцевальную школу. Есенин был очень увлечен Айседорой, видел в ней родственную душу, с которой он надеялся связать и свою творческую жизнь. Но этот брак был неудачным. Вместо неземного создания, которым поначалу представлялась Есенину Дункан, он увидел увядающую женщину, старше среднего возраста, к тому же она была пристрастна к алкоголю. В Москве ни для кого не было секретом, что они вдвоем часто впадали в беспробудное пьянство. Совершив поездку по ряду европейских стран и в США, они наконец разошлись.
Тонкий деревенский лирик Есенин не смог приспособиться к механистической героике революционного периода. Поэзия революции, которая была естественной для таких городских поэтов, как Маяковский, оказалась совершенно чуждой Есенину. Одинокий и озлобленный, он часто скатывался до хулиганства и практически прекратил писать стихи. Однажды, в ленинградской гостинице, он написал прощальную записку своей кровью и повесился.
Маяковский написал на смерть Есенина поэму, в которой есть такие строки:
«В этой жизни помереть не трудно. Сделать жизнь значительно трудней».Через несколько лет Маяковский сам застрелился. Помереть не трудно оказалось и для него.
Шумянский настоял, чтобы из престижных соображений мы прибыли в Персию на военном корабле. Выделенный нам эсминец был довольно старым, но все же выглядел довольно внушительно. В пути разыгрался шторм, который здорово потрепал наш небольшой корабль. Все члены посольства поголовно страдали от морской болезни, и всем нам потребовалось несколько дней, чтобы полностью прийти в себя. Мне еще долго казалось, что земля Персии ритмически раскачивается какими-то невидимыми волнами.
Местные власти встретили нас торжественно, что, по крайней мере, давало основания полагать, что у них под ногами почва была твердой. Несмотря на провозглашение новой политики равенства и братства по отношению к Персии и отказ от практики экстерриториальных концессий, советское правительство в реальности проводило курс, мало чем отличавшийся от курса своих предшественников. Царские дипломаты длительное время вели систематическую работу, главным образом экономическую, видя свою конечную цель в подчинении Персии. По договору Персии было запрещено иметь военные корабли на Каспии. Россия же имела в порту Энзели две канонерские лодки, и этому никто не удивлялся. Надо сказать и о том, что мы контролировали рыбные промыслы в Гилане и Мазандеране, одна из российских кампаний имела концессию, через которую проходила единственная дорога, связывавшая северное побережье с Тегераном.
По договору 1921 года советская сторона согласилась с ликвидацией системы концессий и отказалась от большинства односторонних преимуществ, которыми пользовалась царская Россия. Но положения этого договора не всегда четко соблюдались. Наши представители контролировали практически все побережье, не без основания опасаясь, что в случае нашего ухода эти позиции будут заняты англичанами. Наша линия
23
Когда в сентябре 1941 года в Иран вошли советские и английские войска, Реза был смещен и отправлен в изгнание, где спустя три года умер.
Резиденция советского генерального консульства располагалась в Реште, в сорока пяти километрах от Энзели, где также было вице-консульство, которое мне часто приходилось посещать. В Решт я прибыл в один день с новым английским консулом Троттом, но на несколько часов раньше его, что впоследствии приобрело неожиданно важное значение. Генконсульство располагалось в большом и удобном бывшем купеческом доме. Мой штат состоял из двух русских секретарей и двух канцелярских служащих-персов. Всем нам было по 23-25 лет, все были холостыми, а поскольку мы много работали и редко выходили «в свет», то за генконсульством скоро укрепилось прозвище «русский монастырь».
Два старых слуги-перса, которые работали в консульстве еще при царе, окружили нас вниманием и никогда не позволяли забывать о церемониальной стороне жизни на Востоке. Одеты они были довольно бедно, и этот факт в стране, где одежда играет огромную социальную роль, выработал у них предвзятое отношение к жизни. Случилось так, что мой британский коллега, дом которого находился как раз напротив, одел своих слуг в новые ливреи. Расстроенные этой новостью, оба моих гуляма почтительно высказали мне свою обиду. Разве можем мы ронять достоинство великого российского флага в глазах всей Персии? Их локти действительно вылезали сквозь рукава, и я решил своим первым консульским актом доставить этим старикам радость. Я заказал для них новые черные ливреи с красным шитьем и серебряными пуговицами. По моему заказу портной пошил их специально для нас и украсил эмблемой с серпом и молотом. Та же эмблема была нашита на их фуражки. Все это великолепие намного превосходило то, во что англичанин Тротт одел своих людей. Наш национальный престиж был спасен, но оставалось неизвестным, заметил ли это «противник».
Вскоре мое коммунистическое сознание подверглось испытанию. В период концессий многие зажиточные персы переходили в российское подданство и обеспечивали таким образом защиту своей собственности. Теперь эти люди обращались ко мне с просьбой о продлении паспортов, но в наших глазах это были самые обыкновенные капиталисты, которые не заслуживали нашей защиты. Однако указания Шумятского были вполне определенными. Все паспорта должны быть продлены, и их владельцам обеспечена консульская защита, несмотря на то, что они являются капиталистами. Мы должны использовать их для оказания выгодного нам влияния. Это был, как говорится, тонкий край нашего клина.
В мои обязанности входило наносить официальные визиты местным военным и гражданским чиновникам, а также влиятельным частным лицам. Среди последних были и муллы, которые в Центральной Азии часто были вдохновителями басмаческого движения, направленного против советской власти. Я был с ними вежлив, они тоже. Один из мулл, очень старый, но влиятельный человек, произвел на меня особенно глубокое впечатление простотой и достоинством. Он принял меня в большом разваливающемся доме, где он жил один. В доме практически не было никакой мебели, в одной из последних комнат на ковре сидел поджав под себя ноги глубокий старик аскетической внешности. Казалось, что вся оставшаяся в нем жизнь была сконцентрирована в его взгляде, который был проницательным и в то же время добрым. У него была репутация святого, и Реза Хан переписывался с ним, а бывая в Реште, обязательно навещал его.