Сократ сибирских Афин

Колупаев Виктор Дмитриевич

В противоположном от нее направлении берет начало четвертая река, которая сперва течет по местам диким и страшным, иссиня-черного цвета. Эти места называются Муниципальною страною, а озеро, которое образует река, зовется — Стикс — Холод, Ужас. Впадая в него, воды реки приобретают грозную силу и катятся под землею дальше по трубам, описывая круг в направлении, обратном Огненной реке, и подступают к Кристально чистому озеру с противоположного края. Они тоже нигде не смешиваются с чужими водами и тоже, опоясав Землю кольцом, вливаются в Тартар — напротив Огненной реки. Имя этой реки — Плач, Завывание.

Олимпийские боги, когда возникает необходимость поклясться, клянутся водами Стикса, но

сами в преисподнюю никогда не спускаются, а посылают в подземное царство секретаршу Ириду, которая и приносит им воду в золотом кувшине. Но часто подземные воды рвутся и, пока муниципальные работники денно и нощно ремонтируют теплотрассы и водопроводы холодной и, особенно, горячей воды, клясться богам не на чем. И оттого на Земле происходят большие смуты: лопаются батареи, планеты сходят со своих орбит, назначаются досрочные выборы куда-нибудь, сибирские афиняне выходят с плакатами “Тепла и зарплаты!” на митинги, объявляют забастовки и голодовки. Одни требуют, другие клянутся, и так продолжается из года в год, так что постоянное занятие у всех есть.

И я уже боюсь, что однажды Зевс поклянется Семеле, но из-за порыва тепломагистрали не сумеет выполнить своей клятвы и не явится к возлюбленной в облаке молний, и она благополучно разрешится мальчиком Дионисом, ничем особенно не примечательным, и тот в свое время не принесет в Сибирские Афины виноградную лозу с берегов теплого Карского моря. Тогда люди так никогда и не узнают и не попробуют вина, а будут пить только самопальную водку и самогон.

А может, это уже и произошло…

В центре преисподней течет Лета, река забвения. Души мертвых должны напиться из нее, чтобы расстаться со всем, что сопутствовало им на Земле. Лишь после этого они полностью принадлежат царству мертвых.

Через воды отравленной Ушайки на утлой лодчонке перевозит души суровый и неприветливый старик Харон. С каждого он требует документы, квитанции об оплате долгов по квартире, прописку, полис бесплатного медицинского страхования и так далее. Впрочем, тех, у кого вовсе нет никаких документов, он все равно перевозит, разве что ворчит дольше.

Вот, оказывается, как все тут в Аиде устроено.

Когда умершие, минуя рощу из черных тополей на берегу Океана, являются в то место, куда уводит каждого его участковый милиционер, первым делом над всеми чинится суд — и над теми, кто прожил жизнь прекрасно и благочестиво, и над теми, кто жил чуть иначе. О ком решат, что они держались середины, те отправляются к Ушайке — всходят на ладьи, которые их ждут, и переплывают Кристально чистое озеро. Там они бродят по Асфоделовому лугу и, потихонечку очищаясь от провинностей, какие кто совершил при жизни, несут наказания и освобождение от вины, а за добрые дела (умеренное взяткобрательство, грабеж только глубокой ночью, но никак не среди бела дня, обман избирателей и прочая и прочая — всего три тысячи сто семьдесят пять пунктов) получают воздаяние — каждый по заслугам.

Тех, кого по тяжести преступлений сочтут неисправимыми (это либо владельцы собак, выгуливающие своих питомцев в неположенных местах, а положенных в природе специально не существует; либо поэты и писатели, так и не нашедшие спонсоров для издания своих гениальных произведений; либо, наконец, иные схожие с ними злодеи), — тех подобающая им судьба низвергает в Тартар, откуда им уже никогда не выйти.

А если кто решит, что они совершали преступления тяжкие, но все же искупимые — например, воровали миллионы, но потом раскаивались и все же жертвовали на культуру хотя бы один рупь, или как депутаты Государственной Думы, не принявшие вовремя необходимые законы, но все же одумавшиеся и проголосовавшие “за”, хотя надобность в них к тому времени отпадала, или как бомжи, которые, внутренне прозрев, не пропивали деньги за сданные ими

бутылки, а строили на них храмы и богадельни, — те, хотя и должны быть ввергнуты в Тартар, однако по прошествии года волны выносят их в Огненную реку. И когда они оказываются близ берегов Кристально чистого озера, они кричат и зовут тех, кому нанесли обиду, и молят, заклинают, чтобы они позволили им выйти к озеру и приняли их. И если те склоняются на их мольбы, они выходят, и бедствиям их настает конец, а если нет — их снова уносит в Тартар, а оттуда в реки, и так они страдают до тех пор, пока не вымолят прощения у своих жертв: в этом состоит их кара, назначенная судьями.

И наконец тех, о ком решат, что они прожили жизнь особенно свято, освобождают от заключения в земных недрах, и они приходят в страну высшей чистоты, находящуюся на той же Земле в Элизиуме, и там поселяются. Мимо Элизиума мы пронеслись быстро, так что я успел заметить лишь одного диалектического Межеумовича, опохмеляющегося на берегу огуречным рассолом.

Элизиум этот, где правит Крон, расположен рядом с владениями Гадеса, и, хотя, вход в него находится у реки Памяти, он ничего общего с Аидом не имеет. Это счастливая земля незаходящего солнца, где нет ни холода, ни снега и где не прекращаются игры, музыка и пиры, причем обитатели Элизиума, если только пожелают, могут повторно родиться на Земле. Неподалеку от Элизиума находятся Острова Блаженных, куда попадают только те, кто трижды испытал перевоплощение в обоих мирах, как, например, губернаторы. На этих лесистых островах полно диких и ручных зверей, на нем живут тени Елены и Ахиллеса, устраивающие пиры и читающие гомеровские стихи героям, которые принимали участие в описываемых событиях.

Те же, кто благодаря философии и философским симпосиям очистился полностью, впредь живут совершенно бестелесно и пребывают в обиталищах еще более прекрасных. Но и мимо этой чудесной местности мы проплыли очень быстро, так что я снова кроме материалистического Межеумовича, опохмеляющегося тенью капустного рассола, никого не успел рассмотреть.

А дальше во мраке сияла только одна надпись: “Всему конец!”

Как же так? — подумал я. — Если конец всему, то, значит, и концу всего тоже конец! А тогда это означает, что всему вовсе и не конец! А лишь начало! Но… тогда всему, всему будет действительно конец! А это опять означает, что и концу всего будет конец… Значит…

Тут я окончательно запутался и понял, что надо бы выпить. Но в Тартаре царил сухой закон.

— Ну, что? Тогда будем прощаться? — спросил меня Бим.

— Навеки, что ли? — испугался я.

— Почему, навеки? Встретимся в Себастополисе, когда вы будете пытаться выведать у нас, дельфинов, в чем загадка Орфея.

— А сейчас не поведаешь мне, в чем она? — спросил я.

Бим хитро улыбнулся и сбросил меня со своей приятной на ощупь спины. Я было начал тонуть в очередной раз, но вдруг больно ударился лбом о какой-то предмет, ощупал его. Это была деревянная полка. На ней даже стояли стеклянные банки с какими-то не то соленьями, не то вареньями. Да и дно уже ощущалось под ногами. Я оттолкнулся и вынырнул из затопленного Сократовского подполья.

Глава тридцать седьмая

Когда я очнулся, состав симпозиума в благополучнейшем доме Сократа заметно изменился. Протагора и Критона вовсе не было. Критон-то, впрочем, может быть, искал железо на новую крышу. Межеумович лежал на голом полу и вполне осмысленно похрапывал. Сократ сидел на кровати. Слева от него на лавке о чем-то шептались Ксантиппа и Каллипига. Справа на некотором отдалении стоял славный Агатий. А я, схватившись за край квадратного люка, бессмысленно бил ногами по воде, заполнившей подполье почти до самого верха.