Сократ сибирских Афин
Шрифт:
— Что это? — спросил я у Сократа.
— Не видишь, что ли? Гнев народных масс. Предбанник. А сами клистирные трубки в “трезвильне” ставить будут.
Я поежился. Гнев народных масс был, действительно, страшен. И, как я понял, все это не подстроено специально. Просто водитель “газика” менял колесо. Милиционер и дружинники одобрительно кивали головами, набираясь мудрости.
Один из встречавших нас мужиков переминался с ноги на ногу, дожидаясь
— А еще говорят, — пошла по второму кругу первая женщина, — что в “Колокольчике” с утра конфеты “Фруктово-ягодная смесь” выкинут.
— Да ты не врешь?! — не поверила вторая.
— Вот тебе истинный крест, выкинут!
— Так надо идти очередь занимать! — подхватила третья.
Женщины засуетились, но пока что в некоторой растерянности. Толчка какого-то им не хватало.
— А когда это-то поднесут? — спросил один из мужиков.
— Обобщающая троица, — пояснил второй.
— Это не про вашу честь, — заявил Межеумович. — И чтобы служанок пальцем не трогать!
— Ни-ни, — заверили его мужики. — Самую малость только.
— Знаю я вас. Не трогать и баста!
Тут в темноте раздался какой-то дикий вопль, повторился, приблизившись, перешел в непрерывный и надрывный вой. И вот уже запыхавшаяся от крика и бега женщина упала на руки добровольных дружинников.
— Ой, бабоньки! — отдышавшись, всхлипнула она.
— Да что случилось-то? — раздалось со всех сторон.
— Да Андромаха Филону фаллос вырвала со всеми причиндалами вместе и на помойку выбросила!
— Да ну?!
— Вот тебе и да ну! Милицию надо!
Милиционер и дружинники как-то странно поежились, но с места не сдвинулись.
— И чё теперь будет?
— Так к Андрону, наверное, переберется. У него-то не вырвешь…
— Нет, не вырвешь, — подтвердили женщины.
Милиционер и дружинники немного приободрились.
— Бежать надо, бабоньки, — сказала одна, — посмотреть.
— А конфеты, — напомнила другая.
— Да чё там смотреть-то теперь, — подытожила третья. — Да и не найдешь ночью на помойке.
— Ой, бабоньки, ой, бабоньки! А я-то с кем теперь осталась?! — причитала женщина, та, что принесла жуткую весть.
— Да найдешь, милая, найдешь, — хором начали успокаивать ее три женщины. — Эти хреновья
— Ну, мы тут свое дело сделали, — сказал милиционер Межеумовичу. — Да и в “газик” все равно все не войдем.
— Конечно, конечно, — согласился материалист. — Сам управлюсь. У меня не сбегут!
— Пойдем акт об оторвании составлять, — сказал милиционер, но вместе с дружинниками пошел почему-то совсем не в ту сторону, откуда прибежала зареванная женщина.
Женщины диалектически разрывались между двумя желаниями, пока не выяснили, что “Колокольчик” как раз и находится возле той самой помойки. И тогда они тоже дружно сгинули в темноте.
— Побуду с вами, — сказала уже успокоенная женщина мужикам. — Не искать же ночью…
— Чё искать-то, — согласился один.
— Нечего искать-то, — согласился второй.
— Ну что там у тебя с колесом? — спросил Межеумович водителя.
— Да так доедем. Тут два шага всего. Колес не напасешься!
— Поехали, товарищи тунеядцы, — предложил Межеумович и, подождав, когда мы разместимся на боковых сидениях, втиснулся сам и захлопнул дверь.
Машина шла в присядку, но, не торопясь, как на исходе пьянки, когда уже и сил-то плясать нету, а надо.
— Что это ты, дорогой, взбрендил? — спросила Каллипига Межеумовича, старательно отодвигавшегося от нее в угол.
— Разнарядка, товарищ Каллипига. Ничего не попишешь.
— А если сам Агатий узнает?
— Вы, товарищ Каллипига, поможете. Уж заступитесь, если что…
— Видать, снова эра развитого социализма наступила, — сам себе сказал Сократ. — Непримиримая борьба с пьянством и алкоголизмом.
— И наступила! — с вызовом дохнул на нас перегаром Межеумович.
Ехали мы недолго. Возле участка толпилось еще несколько машин и повозок. Когда мы вылезли, Каллипига начала здороваться с другими доставленными сюда тунеядцами и проститутками.
— Привет, Иммануил! — кричала она. — Радуйся, Цицерон! И ты здесь, Аспазия?! — А нам объясняла: — Иммануил-то пьет только с четырех до одиннадцати. А вот Цицерон начал в сортире запираться и пить в одиночку. Ну, а Аспазия то лечится, то снова за дело принимается.
Похоже, Каллипигу здесь все знали, и работники “трезвильни”, и вновь прибывшие.
Нас сначала записали в какую-то огромную книгу, потом повели по заплеванному коридору затолкали в комнату с нарами в три этажа. Похоже было немного на триклиний, только попроще.