Сократ сибирских Афин

Колупаев Виктор Дмитриевич

— Ты видел наши призывы, письменные, зрительные и слуховые: “Вы нам — год, мы вам — десять!” “Вы нам — два года, мы вам — на всю катушку!” “Вы — нам, мы — вас!”

— Ну и ну, Агатий! Как изумительно, величественно и достойно тебя это сказано! Клянусь Герой, я в восхищении, что ты по мере сил благосклонно мне помогаешь. Но ведь тому-то человеку мы не угодим, и теперь он посмеется над нами как следует, так и знай.

— Плохим смехом посмеется, Сократ! Если ему нечего сказать на это, а он все же смеется, то он над собой смеется и станет предметом насмешек для других.

— Нет,

Агатий, если я отвечу ему так, как ты мне, он будет прав, так мне думается. Ведь мы так и не выяснили, что такое Время.

— Ну… без Времени нельзя жить…

— Кому нельзя, дорогой мой: человеку или богам?

— И богам, и человеку.

— Разве ты не знаешь, что боги не подвержены изменению и тлению?

— Знаю, Сократ, как же…

— По-твоему, милейший хронофил, им нужно для этого все новое и новое Время?

— Не знаю, Сократ. Похоже, что нет.

— А человеку?

— Человеку-то уж точно нужно.

— И что же мы выяснили? Что человеку для жизни нужно какое-то такое непонятное Время! Но познание того, что такое Время, снова ускользнуло от нас.

— Да, Сократ, клянусь полушкой, и, по-моему, ускользнуло как-то нелепо.

— Во всяком случае, друг мой, давай его больше не отпускать. У меня еще теплится надежда, что мы выясним, что же такое Время.

— Конечно, Сократ, да и не трудно найти это. Я, по крайней мере, хорошо знаю, что если бы я недолго поразмыслил наедине с самим собой, то сказал бы тебе это точнее точного.

— Не говори так самоуверенно, Агатий! Ты видишь, сколько хлопот нам уже доставило Время; как бы оно, разгневавшись, не убежало от нас еще дальше. Впрочем, я говорю пустяки; ты-то, я думаю, легко найдешь его, когда окажешься один. Но ради богов, разыщи его при мне или, если хочешь, давай его искать вместе, как делали только что; и, если мы найдем его, это будет отлично, если же нет, я, думается мне, покорюсь своей судьбе, ты же легко отыщешь его, оставшись один. А если мы найдем его теперь, не беспокойся, я не буду надоедать тебе расспросами о том, что ты разыщешь самостоятельно. Сейчас же посмотрим снова, чем тебе кажется Время? Только как бы тебе не сказать снова что-нибудь несуразное.

— Ну… Время — это часы, минуты…

— Месяцы, годы…

— Да, да, Сократ! Вот мы и нашли, наконец-то, что такое Время.

— Наконец-то! А то у меня уже спина зачесалась от будущих побоев. Но мне кажется, что ты хочешь снова меня провести, намеренно утверждая то, что противоречит нашему недавнему соглашению.

— Нет, Сократ, клянусь международным валютным фондом! Напротив, это ты меня надуваешь и, уж не знаю как, играешь мною в словах, словно мячиком.

— Побойся, бога, славный Агатий! Это и в самом деле было бы с моей стороны дурно — не прислушаться к достойному и мудрому человеку. Значит, Время — это часы, годы и так далее. А что такое час или год?

— Смеешься, Сократ! Час или год — это то, чем измеряется Время.

— Погоди,

милый мой! Меня страх берет, — что это мы опять говорим? Получается, что Время — это то, чем измеряется Время! И ты, великий хронофил, берешь у людей не Время, а то, чем оно измеряется. Так что на твоих складах никакого Времени нет. Правда, ты и сам отдаешь счастливчикам не Время, а, опять-таки, то, чем оно измеряется. Это все равно, как если бы ты вместо пшеницы торговал гирями и пружинами, которыми измеряется вес зерна.

— Что ты говоришь, Сократ! Я беру Время, а отдаю еще большее Время! А ты мне о каких-то гирях и пружинах толкуешь!

— Значит, Время — это не месяцы и не годы. Клянусь собакой, Агатий, это не ускользнет от того, кого я больше всего постыдился бы, если бы стал болтать вздор и делать вид, будто говорю дело, когда на самом деле болтаю пустяки.

— Время — это Время, Сократ.

— Несомненно, это прекрасное определение, Агатий! Время — это Время и больше ничего.

— Наконец-то я отвязался от тебя, Сократ.

— Не торопись, славный Агатий: выходит, мы попали в вопросе о Времени в такой же тупик, как и раньше, а между тем думаем, что нашли хороший выход.

— В каком смысле ты это говоришь, Сократ?

— Да примерно вот в каком. Ты знаешь, что такое ёкэлэмэнэция?

— Понятия не имею.

— Так вот: ёкэлэмэнэция — это ёкэлэмэнэция.

— Не больно-то я и понял твое объяснение, Сократ.

— Как же! Ты ведь понимаешь, когда говоришь, что Время — это Время?

— Да.

— Но что такое Время, ты не знаешь.

— Не знаю.

— И, тем не менее, ты знаешь, что Время — это Время. То же самое и с ёкэлэмэнэцией.

— Ты меня совсем запутал, Сократ!

— Успокойся, Агатий! Мне, наверное, только кажется, будто я вижу, что дело может происходить так, как тебе это представляется невозможным, на самом же деле я ничего не вижу.

— Не “наверное”, Сократ, а совершенно очевидно, что ты городишь вздор.

— Милый Агатий, ты счастлив, потому что знаешь, чем следует заниматься человеку, и занимаешься этим как должно — ты сам говоришь. Мною же как будто владеет какая-то роковая сила, так как я вечно блуждаю и не нахожу выхода; а стоит мне обнаружить свое безвыходное положение перед вами, мудрыми людьми, я слышу от вас оскорбления всякий раз, как его обнаружу. Вы всегда говорите то же, что говоришь теперь ты, — будто я хлопочу о глупых, мелких и ничего не стоящих вещах. Когда же, переубежденный вами, я говорю то же, что и вы, я выслушиваю много дурного от здешних людей, а особенно от этого человека, который постоянно меня обличает. Он слышит, как я начинаю рассуждать о таких вещах, он спрашивает, не стыдно ли мне отваживаться на рассуждения о прекрасных занятиях, когда меня ясно изобличили, что я не знаю даже того, что такое Время. И вот, говорю я, мне приходится выслушивать брань и колкости и от вас, и от этого глобального человека. Но может быть, и нужно терпеть. А может быть, как ни странно, я получу от этого пользу.