Сократ: учитель, философ, воин, Стадничук Борис

Сократ: учитель, философ, воин

на обложку

Стадничук Борис

Шрифт:

Познай своего демона

Рассказы Сократа о Демоне (Даймонионе) были многим его современникам и соотечественникам непонятны и породили множество анекдотов. Вот рассказывали, например, что шел однажды Сократ по улице, сопровождаемый группой учеников. Вдруг остановился – и словно бы к чему-то прислушался. Затем объявил, что дальше идти нельзя – Демон не советует. И свернул в боковой переулок. Большинство последовало за ним, но некоторые, посмеявшись над странным вмешательством Демона в такой малозначительный вопрос, пошли прежним путем. «И вот, когда они проходили по улице Ваятелей мимо судебной палаты, им навстречу выбежало тесно сплоченное стадо покрытых грязью свиней. Посторониться было некуда, так что свиньи одних сбили с ног, других обмазали сплошь грязью» [17] . После этого происшествия его участники со смехом, но и с некоторым страхом вспоминали, как всегда заботится о Сократе его Демон. Из анекдота видно, что его авторы понимали сократова Демона слишком буквально: представляли его в виде пресловутой черной кошки, перебежавшей дорогу. В том же духе другое истолкование – его, как и предыдущее,

приводит Плутарх (живший через 400 лет после Сократа): демон Сократа – просто «чихание, свое ли собственное или чужое. При этом если кто-либо другой чихнул справа, или сзади, или спереди, то это побуждало к действию, если же слева, то заставляло воздерживаться; собственное же чихание утверждало в намерении совершить намеченное действие, но удерживало от завершения того, что уже было начато» [18] . Ясно, что те, кто пересказывал эти истории или смеялся над ними, либо ничего не понимали в главной заповеди Сократа «познай самого себя», либо делали вид, что не понимают. Ведь сократовский Демон – это не что-то внешнее по отношению к нему. Это вовсе не черная кошка, не чихание, не рассыпанная соль. Это нечто, живущее в душе человека, непостижимая и необъяснимая способность различать добро и зло. Можно, конечно, назвать ее интуицией. Но Сократ прислушивался к Демону вовсе не для того, чтобы избежать столкновения со стадом свиней, а чтобы не совершить нравственную ошибку. И тогда вернее будет назвать Демона «голосом совести». А «познать самого себя», помимо и прежде всего прочего, – значит научиться слышать и узнавать этот голос. Спустя 2000 лет Иммануил Кант назовет эту способность «категорическим императивом», «нравственным законом» и тоже будет говорить о невозможности ее объяснить.

Плутарх. О демоне Сократа // Суд над Сократом: сборник исторических свидетельств / сост. А. В. Кургатников. СПб.: Алетейя, 1997.

Не только разум

Потенциально эта способность есть в душе любого человека – она и отличает его от животного. Животное руководствуется инстинктами и рефлексами. Человек, в общем-то, тоже. Но кроме них есть еще разум. А кроме разума – «нравственный закон», то есть Демон. Животному легко: перед ним не стоит проблема выбора. Во всех спорных случаях оно руководствуется инстинктами или просто следует за вожаком. Когда Алкивиад спорит с Периклом, он указывает на то, что слепо подчиняться законам – значит вести себя как животное из стада. Надо ставить вопросы: а зачем, а почему, а действительно ли это выгодно? – и, найдя ответ, поступать соответственно. Даже если это расходится с общим мнением и законами. И если бы Сократ учил Алкивиада только этому, то он действительно был бы достоин осуждения. Но Алкивиад потому-то и боялся Сократа больше, чем всех спартанцев и персов вместе взятых, что знал: Сократ – не Перикл. Обсудив, что разумно, а что нет, он не остановится, а начнет взывать и к душе – то есть к совести, к Демону Алкивиада, который, конечно, тоже говорил с ним, как с любым достаточно умным человеком, но часто отвергал то, что разум посчитал выгодным и поэтому правильным. И, наверное, Алкивиад часто выбирал вроде бы самый разумный вариант, но тот оказывался плох. Не потому что невыгоден, а потому что плох. В нравственном отношении, а не в материальном.

Неразумно было выручать из беды раненых и окруженных врагами товарищей – ведь наиболее вероятным результатом была собственная смерть. Да и биологический инстинкт самосохранения тоже подстегивал: беги, спасайся. Но Алкивиад не бросил друзей и помог пробиться к своим. Он любил притворяться циником, но в глубине души им не был. Жаль только, что в глубину своей души он заглядывал, только если рядом с ним был Сократ. А поскольку потом он много лет не видел Сократа, то попросту свернул своему Демону шею и заставил совесть замолчать навсегда. В этом и отличие Всемогущего и Всеобъемлющего Создателя Тертуллиана от личного Демона Сократа. Демон, хотя и не зависит от логических законов, «живет» непосредственно в человеческой душе и, возможно, просто является одной из ее функций – не исключено, что и главной. А непознаваемый Господь авраамических религий – повсюду и во всем. Поэтому законы, установленные им, универсальны и дают не только отрицательные, но и положительные ответы. С Демоном сложнее. Он только в тебе. И если ты отказываешься его слушать, то хаос окружающего мира тебя победит. Верить во Всемогущего, одного для всех Бога намного легче. Беда только, что эта вера очень быстро для многих превращается в такой же набор суеверий и ритуалов, как и вера наших предков в языческих богов древности.

В общем, мы можем сделать вывод, что Сократ, конечно, не был безбожником, если под безбожием понимать атеизм или даже просто материализм. Как мы видим, он верил не только в атомы материального мира, но и в существование иных миров, высший свет истины и любовь, которая связывает человека и Бога.

Сократ смеялся не над Богом, а над маленькими языческими божками, нелепыми суевериями, владевшими нехитрыми умами его современников, да и сегодня более распространенными, чем настоящая вера. Во все времена людей привлекала не философская, а прагматически-магическая сторона религии. Принеси жертву сладострастнику Зевсу. Зажги свечку. В определенный час в определенном месте прикоснись лбом к земле и пробормочи несколько слов на непонятном тебе языке – и Бог, который до сих пор не был уверен в твоей преданности, проникнется к тебе расположением и обязательно поможет в твоих делах и делишках, даже не слишком благовидных. И Сократ хорошо понимал, что большинство его судей тоже именно так и рассуждают.

Присяжные и демон

Наверняка среди присяжных многие понимали, что судят человека куда более достойного,

чем они сами. И это очень их раздражало. А еще больше их раздражало, что над Сократом нельзя было просто посмеяться, как над эдаким, как сказали бы сегодня, «ботаном» – чудиком и дурачком. Только начни – и еще неизвестно, кто над кем посмеется и кто кого оставит в дураках. Начнет задавать свои вопросы… Запутает, собьет с толку.

Может быть, многих злило то, что он вообще пришел на суд. Ведь и здравый смысл, и инстинкт самосохранения любому «нормальному человеку» подсказали бы: беги! Есть куда, а преследовать никто не станет. Об этом почти в открытую говорили ему некоторые судьи: кто из уважения к его годам, кто – к мудрости, а кто просто из жалости, не желая выносить ему смертный приговор. Им достаточно было увидеть его страх, услышать просьбы о прощении.

Но, как говорится, не на того напали. Ему предлагали бежать на остров Эгину, в Фивы, в Коринф или даже к заклятым врагам спартанцам, которым если не сам Сократ, то его скверные ученики «продали отечество». Наверняка на его месте любой софист так и поступил бы. Но Сократ не был софистом. Он не торговал истиной. Он на самом деле всю жизнь ее искал. Он не для красного словца говорил, что надо слушать голос совести. Он на самом деле верил в бессмертие души и уже приготовился к переселению в обитель, где никто из врагов не сможет его достать и откуда не видно разницы между Афинами, Спартой и даже Персией.

Без компромиссов

Если бы он убежал, то тем самым расписался бы в том, что все, чему он учил, такая же словесная игра, как софизмы: внешне блестящая, но пустая. Но для него философия была не игрой, а единственным содержанием жизни, которая, по словам поэта ХХ века, «взамен турусов и колес не читки требует с актера, а полной гибели всерьез» [19] .

К тому же не следует забывать, что Сократ все-таки был «дедушкой» идеализма. Он, правда, сомневался в разуме своих современников – им легче жить в темной пещере и вместо Истины довольствоваться ее слабой тенью. Но Сократ верил в будущие поколения. И не только в особенно отдаленные, но и в ту молодежь, вместе с которой искал мудрость. Такие люди, по его мнению, были не только в Афинах, но и по всей Греции. «Я ведь отлично знаю, – говорил он на суде, – что, куда бы я ни пришел, молодые люди везде будут меня слушать так же, как и здесь; и если я буду их отгонять, то они сами меня выгонят» [20] .

Цитата из стихотворения Б. Пастернака «О, знал бы я, что так бывает…».

Цит. по: Платон. «Апология Сократа».

Поэтому его защитительная речь больше похожа на вызов, чем на просьбу о пощаде. Явно с провокационными целями он вплетает в нее давнюю историю о том, как его объявил мудрейшим из людей не кто-нибудь, а сам бог Аполлон.

Апелляция к Аполлону

В городе Дельфы находилось одно из старейших святилищ. Видимо, когда-то, очень давно, еще до того, как предки греков захватили юг Балканского полуострова, там поклонялись каким-то совсем древним богам, возможно, чудовищам. Но греки устроили там храм Аполлона. Помимо прочего, храм был известен своим оракулом: можно было прийти и задать божеству вопрос о будущем. Или узнать правду о настоящем. И бог отвечал, никому не отказывал. Поэтому не стоит удивляться, что народ валил в Дельфы валом. Конечно, и сам храм, и все жители Дельф извлекали из этого немалую пользу. Современные экономисты сказали бы, что религиозный туризм был основной статьей доходной части городского бюджета. Насколько можно понять из довольно туманных описаний, механизм получения пророчества выглядел так. При святилище жила специально выбранная из многих кандидаток женщина – Пифия. Она (поначалу это было раз в год, а потом, когда популярность святилища возросла, – чуть ли не каждый день) садилась в специальном помещении около расщелины в скале. Из глубины поднимались какие-то дурманящие испарения. Надышавшись ими и придя в соответствующее психическое состояние, Пифия отвечала на заданные ей вопросы. Ее фразы были чаще всего бессвязны. Их следовало интерпретировать понятным для «клиента» образом – чем и занималась группа жрецов. Получившееся таким образом предсказание, или «экспертное заключение», отдавалось просителю. В наше время считается, что жрецы не столько пытались разобрать слова Пифии, сколько заботились о том, как бы предсказание, с одной стороны, соответствовало желанию вопрошающего (особенно если он был человеком влиятельным и могущественным), а с другой – не разошлось бы слишком сильно с истиной и не подорвало репутацию храма.

Широко известна история о том, как один из спартанских царей, Клеомен, желавший доказать, что его соперник не имеет прав на престол, подкупил некоего Кобона, одного из влиятельных граждан Дельф, видимо, специализировавшегося на таких закулисных сделках. В результате Пифия дала нужный ответ. «Демарат – не сын Аристона» – гласил этот древнейший известный нам генетический тест. Подкуп раскрылся, разгорелся скандал, и, чтобы поскорее его замять, Кобона изгнали из Дельф, а Пифию с позором лишили сана.

Поэтому в дальнейшем на вопросы конкретные и требовавшие простого и однозначного ответа – совершить ли тот или иной поступок, затевать ли какое-то дело, объявлять ли войну – ответ давался чрезвычайно запутанный и допускающий множество истолкований, даже в зависимости от интонации, с которой его можно прочесть (вроде знаменитой фразы «казнить нельзя помиловать»). На этот счет в Древней Греции ходило множество анекдотов. Самый известный касается вопроса лидийского царя Крёза (как видим, Аполлона лучшим политконсультантом считали не только греки): стоит ли ему начинать войну с персами? «Начнешь войну, – ответила Пифия, – разрушишь великое царство». Понимай как хочешь. Крез понял так, как ему нравилось, и действительно разрушил великое царство – только не персидское, а собственное. И наоборот, если вопрос касался предметов умозрительных, отвлеченных, то ответ чаще был однозначным, но непроверяемым.