Сокровища Ирода
Шрифт:
Отогрев руку за пазухой, снова берется за уголек, наносит штрих за штрихом на шершавый лист.
Рисунок постепенно подходит к концу, приобретает законченность и красоту. Кажется, ему сегодня удалось передать глубокий трагизм происходящего, удалось вложить в работу голод и холод, муки осажденного города и непреходящую красоту жизни…
Начинает темнеть, работать становится все труднее.
Художник складывает листы, закрывает
Это непорядок.
Он встает и медленно, экономя силы, стараясь не поскользнуться на обледенелом паркете, бредет по залам в обратном направлении. Однако, пройдя два помещения, застывает в растерянности.
Вот она, его провожатая, сотрудница музея, которую к нему сегодня приставили. Она сидит на круглом постаменте от эвакуированной скульптуры в позе роденовского Мыслителя, подперев подбородок кулаком.
– Марфа… Марфа Михайловна! – окликает ее художник, с трудом вспомнив имя и отчество.
Она не отзывается.
Он подходит к ней, осторожно трогает плечо в солдатском ватнике… и в испуге отдергивает руку: Марфа Михайловна умерла и уже успела окоченеть, превратиться в статую, в памятник скорби и мужеству…
Владимир Васильевич не чувствует боли, горечи. Вообще почти ничего не чувствует. Слишком многих пришлось потерять за эту страшную зиму, слишком многих по-настоящему близких людей, так что смерть этой едва знакомой женщины почти не трогает душу. Кроме того, у него просто не осталось сил на переживания, все силы уходят только на то, чтобы выжить.
Он думает, что нужно зайти в комнату на первом этаже, где вокруг топящейся печурки сидят музейные работники – закутанные в жалкие обноски фигуры непонятного пола и возраста. Зайти и сказать им, чтобы забрали тело Марфы Михайловны, сделали все, что положено… Заодно выпить кружку кипятку, чтобы согреться перед обратной дорогой на Выборгскую сторону.
А дорога предстоит трудная, наверняка придется прятаться в подворотнях и парадных от бомб и снарядов, ведь с приближением весны обстрелы и бомбежки снова участились…
За всеми этими мыслями и заботами Владимир Васильевич даже не вспомнил о перстне, который лежал в кармане его ватника.
Ольга помогла тете Лике выбраться из автобуса, взяла ее под руку. В черном кружевном платочке на седых волосах, с черной палочкой в руке тетка выглядела очень постаревшей.
Это немудрено – ей за последние дни очень досталось. Одни похороны чего стоили. Конечно, с похоронами Ольга ей помогла, но до этого основные тяготы легли на хрупкие теткины плечи.
Они подошли к дому, в котором тетя
Почти сразу после переезда в этот дом тетя Лика, тогда еще молодая женщина, убежала в магазин, где выбросили молочные сосиски, и второпях забыла завернуть кран на кухне. Когда она вернулась из магазина, радостно неся пакет с сосисками, радость ее померкла: у нее в квартире был уже настоящий потоп. Лика кое-как собрала воду и бросилась в нижнюю квартиру – извиняться и заглаживать свою вину. В качестве компенсации морального урона она принесла те самые сосиски, из-за которых все и произошло.
Однако соседка Галина скандалить не стала, сказала, что так или иначе собиралась делать ремонт, а сосиски они поделили, что называется, по-братски.
С тех пор Лика и Галя не то чтобы дружили, но здоровались и обменивались новостями.
На дружбу у них не хватало времени: хотя ни у той, ни у другой не было детей, но мужья имелись, да работа, да масса забот по хозяйству – какая уж тут женская дружба!
Потом, по прошествии многих лет, обе вышли на пенсию, схоронили мужей и стали встречаться чаще. Галина приносила соседке отростки комнатных цветов, Лика делилась рецептами диетических блюд. Иногда они вместе смотрели мексиканские сериалы и горячо обсуждали личную жизнь героинь.
Время шло. Галина Тимофеевна, которая была несколькими годами старше, начала болеть. Скоро она вовсе перестала выходить из дому, и Гликерия, идя в магазин или в аптеку, всякий раз заходила к соседке, чтобы узнать, не нужно ли той чего.
Галина становилась все слабее и слабее, и скоро Лике пришлось полностью взять на себя уход за ней. Родственников у Галины Тимофеевны вроде бы не было, и как-то, глядя, как Лика, притащив из магазина сумку с продуктами, возится у нее на кухне, она сказала:
– Вот что, Ликуня, я тебе оставлю свою квартиру. А то ты на меня работаешь, как каторжная, а мне тебя и отблагодарить-то нечем… неудобно мне перед тобой!
– Да что ты, Галочка! – отмахнулась Лика. – Ты еще всех нас переживешь! Я тебя ненамного и младше-то… как не помочь больному человеку? Ты, случись, тоже мне поможешь…
– И не спорь! – возразила Галина Тимофеевна. – Я так решила! Ты мне очень помогаешь, и я должна тебе отплатить добром…
Гликерия задумалась и вдруг проговорила:
– Знаешь, Галя, если уж ты так решила… мне-то твоя квартира ни к чему, а вот племянница моя, Оля… она без жилья мается. Так если бы ты не мне, а ей квартиру оставила, вот было бы хорошо!
– Оле так Оле, – легко согласилась Галина Тимофеевна. – Она женщина хорошая, тебя не забывает, да и для меня часто не то, так другое делает… Ладно, напишу завещание на Ольгу!
И через несколько дней она показала соседке по всем правилам оформленное завещание, по которому оставляла свою квартиру племяннице Гликерии Ольге Петровне Окуневой.