Сокровище аббата Томаса
Шрифт:
Спускаясь, я вполголоса считал ступеньки, но даже добравшись до тридцать восьмой, не заметил ничего, кроме, может быть, некоторой неровности кладки. Ни надписей, ни изображений, ни каких-либо других указаний не было и в помине. Мною овладела растерянность: уж не была ли вся затея аббата с тайнописью всего-навсего искусной мистификацией? На тридцать девятой ступеньке лестница кончилась. С тяжелым сердцем я остановился на тридцать восьмой и в свете фонаря, который держал стоявший на пару ступеней выше меня Браун, принялся заново, с величайшей тщательностью, осматривать стенки.
Меток так и не обнаружилось, но один участок стенки показался мне то ли более гладким в сравнении с соседними, то ли… Короче говоря, выглядевшим как-то иначе. Недолго думая, я стукнул по этому месту аншпугом и услышал звук, наводящий на мысль о пустой полости. Правда, услышать подобный
Я выхватил у него фонарь и с глубочайшим удовлетворением удостоверился в том, что крест и вправду составлен из семи глаз: четырех по вертикали и трех по горизонтали. Как и следовало предполагать, надпись с третьего свитка — «На одном камне множество глаз» — тоже получила объяснение. Но вместе с удовлетворением пришла и тревога, поскольку, коль скоро все указания аббата оказались точными, следовало помнить и предупреждение о «страже». Но как бы то ни было, зайдя столь далеко, отступать я не собирался. Без лишних размышлений я окончательно очистил камень от штукатурки и подцепил его аншпугом. Он подался без труда, ибо, как выяснилось, представлял собой довольно тонкую и легкую, такую какую под силу поднять одному человеку, плиту. Аккуратно, чтобы не треснула, я положил эту плиту на ступеньку, полагая, что, возможно, ее надо будет вернуть на место. Что-то — возможно, боязнь, как бы изнутри не выскочило какое-нибудь чудище, — заставило меня постоять несколько мгновений ступенькой выше, но ничего не произошло. Я зажег свечу и осторожно поставил ее внутрь открывшегося хода, чтобы заглянуть туда, а заодно проверить, нет ли там каких вредоносных газов. Последние, видимо, и впрямь скопились в некотором количестве под плитой и чуть не загасили пламя, но скоро развеялись, и свеча стала гореть ровно. За отверстием находилась расширявшаяся налево и направо камера или пещера, в которой — свеча позволяла это увидеть — лежали какие-то округлые предметы, походившие очертаниями на полные мешки. Непосредственно в проходе ничего не было. Не желая больше медлить, я протянул руку — длина лаза позволяла дотянуться до камеры — и стал шарить внутри… Браун, дай мне стопочку коньяку. Секундочку, Грегори, сейчас я продолжу… Итак, с правой стороны мои пальцы наткнулись на предмет, на ощупь более всего напоминавший туго набитый мешок из гладкой кожи. Опасения это не внушало, так что я потянул находку на себя (будучи довольно тяжелой, она подалась легче, чем можно было ожидать) и, когда уже вытаскивал ее из прохода, задел локтем свечу. Она упала, пламя загасло, но это не помешало мне заняться подъемом этой штуковины наверх. И тут, внезапно, Браун вскрикнул и побежал вверх по ступеням, унося с собой фонарь. Почему — он сейчас сам объяснит. Малость перепугавшись, я уставился ему вослед и увидел, как он, задержавшись на мгновение наверху, отошел на несколько ярдов. «Хорошо, сэр», — донеслись до меня его негромкие слова. Мне не оставалось ничего другого, кроме как в кромешной тьме пытаться выволочь наверх тяжеленный мешок. Что почти удалось. Я уже собрался перебросить его через край колодезного отверстия, но тут мешок соскользнул мне на грудь и обхватил меня руками за шею.
Грегори, дорогой друг, я говорю истинную правду! Полагаю, мне довелось испытать ту крайнюю меру ужаса и отвращения, какую только может вынести человек, не лишившись рассудка. Постараюсь, хотя бы в общих чертах, поведать тебе, что я ощутил и пережил. Повеяло жутким запахом плесени, к моему лицу прижалась чья-то холодная физиономия, по телу заелозили во множестве липнущие и цепляющиеся к нему конечности — то ли руки, то ли ноги, то ли щупальца. Я закричал (по словам Брауна, — «взвыл словно зверь») и свалился со ступеньки, на которой стоял.
Свалилось вниз и страшилище. К счастью, веревка была закреплена надежно, а славному старине Брауну хватило и самообладания, и силы, чтобы вытащить меня из колодца, а потом еще и доставить в гостиницу. Думаю, ему самому будет нелегко
— Стало быть, — явно нервничая, негромко заговорил слуга, — оно вон как было. Хозяин, он внизу стоял, в дырке той шарил, а я, значит, фонарь держал. И чую, будто что-то сверху в воду плюхнулось, хотя, может, оно и померещилось. Глянул я наверх — а оттудова на нас чья-то рожа таращится. Я вроде как крикнул и припустил по лестнице вверх, а фонарь мой прям в ту рожу и светил. Ох, скажу вам, сэр, и гадкая же она была. Злющая страшно, и как будто смеялась Но вот ведь какое дело — бежал я, сколько было прыти, а как добрался до верхотуры — страхолюдины-то и нет. Как не бывало. А ведь смыться за это время никто бы не мог. Только долго гадать, кто там был да куда делся, мне не пришлось: хозяин внизу как взвоет! Глянь, а он болтается на веревке. Ну а дальше он вам уже сказал: вытянул я его и оттащил в гостиницу.
— Ну, Грегори, как вам история? — промолвил Сомертон. — Можете вы предложить этому вразумительное объяснение?
— Все это так жутковато и необычно, — отозвался викарий, — что просто диву даешься. Однако единственное объяснение, какое приходит в голову, это что кто-то устроил в колодце ловушку и явился взглянуть, как она сработала.
— Именно так, Грегори, именно так. Мне тоже ничего другого на ум не идет, ежели вообще можно говорить об уме человека, впутавшегося в такую историю. И я думаю, это должно быть аббат… Ладно, хватит. Больше, в общем-то, рассказывать нечего. Ночью мне было совсем худо, и Браун не отходил от моего изголовья. К утру не полегчало: я не мог даже встать. Доктора в этой дыре не сыщешь, да и вряд ли он смог бы мне помочь. Я велел Брауну написать тебе, а сам вынужден был остаться здесь на вторую ночь, которая оказалась еще хуже первой. Я испытал еще больший страх, чем тогда, в колодце, потому что там испуг был мгновенным, а тут пришлось дрожать до утра. Представь себе, Грегори, всю ночь кто-то караулил за моей дверью. Мне даже казалось, будто их было двое. Пока не рассвело, я не только слышал шумы и шорохи, но чуял запах — тот самый, кошмарный запах плесени. А ведь всю одежду, в которой лазил в колодец, я снял и велел Брауну выбросить. Но запах был тот же, что и в колодце, и шел он из-за двери! Правда, едва забрезжила заря, все шумы смолкли и запах развеялся, однако это лишь уверило меня в том, то за мной охотятся порождения тьмы, не выносящие солнца. А еще у меня почему-то возникла уверенность, что если вернуть тот камень с крестом на место, оно или они оставят меня в покое и утратят силу, пока кто-то не откроет лаз снова. Ни послать туда Брауна, ни, тем более, рассказать все кому-нибудь из местных я не мог, потому и обратился к тебе.
Вот и вся моя история. Если она покажется тебе бредом, тут уж ничего не поделаешь, но надеюсь, ты мне поверил.
— Поверил, — отвечал мистер Грегори, — у меня просто нет выбора. Я вынужден верить! Я ведь видел и колодец, и камень, и, кажется, даже приметил сквозь лаз мешки. К тому же должен сказать тебе, Сомертон, что прошлой ночью кто-то караулил и за моей дверью.
— Так, наверное, и было, Грегори, но теперь, надеюсь, все позади. Кстати, не расскажешь ли о твоем посещении этого дурного места?
— Да тут вообще-то нечего рассказывать. Мы с Брауном без особого труда приладили камень на место, и, Браун, как ты и хотел, надежно закрепил его клиньями. Сверху мы замазали это место глиной, и, думаю, теперь оно выглядит так же, как вся остальная стенка. Только вот одно: рассматривая резьбу на облицовке колодца, я приметил изображение, которое ты, кажется, упустил. Ужасное, гротескное существо, более всего напоминающее жабу, а рядом была высечена надпись, знаешь какая? — DEPOSITUM CUSTODI. [12]
12
Храни доверенное (лат.).