Сокровище ассасинов

Гаврюченков Юрий Федорович

Двери были приоткрытыми и это настораживало. «Неужели ушли?» — разочарованно подумал я и в некотором роде не ошибся. Валера с Женей сумели улизнуть от меня, не покидая дома. Покупатели явились не в условленный час, а значительно раньше, возможно, утром. Алмазбек Юсупович вошёл первым, я держался за ним, используя в качестве щита, но директор тут же выскочил из комнаты, тоненько повизгивая, и что-то неразборчиво запричитал. Я же убрал пистолет, потому что надобность в оружии пропала.

Женя с Валерой лежали рядом в большой луже крови. Лица были изрезаны и страшно искажены предсмертной мукой, глаза выколоты. Живот каждого оказался распорот и набит бумажными рублями образца 1961 года — четвертаками, десятками, трёшками.

Не иначе как из запасов какого-нибудь бая. Остались невостребованными, а тут нашлось применение. Денег не пожалели, принесли целый мешок, который, опорожненный, валялся в углу. Правда, не совсем порожний — в него сложили внутренности дебилов, очевидно за ненадобностью.

Трупы я обыскивать не стал. Не хотелось пачкаться, да и ясно было, что никакого золота при них нет. За ворованные драгоценности с ними рассчитались сполна, Петрович мог спать спокойно. Есть на Востоке такой обычай — набивать в брюшную полость врага предмет посягательства и выкалывать глаза, осквернившие своим взглядом святыню. Теперь я понял, что о реликвиях хашишинов знает кто-то ещё. Кто-то деятельный и жестокий. Совершенно не уважающий Алмазбека Юсуповича, а значит и местных авторитетов.

Я вышел в дрожащее марево раскалённого солнцем воздуха. Древняя улица бесстрастно взирала на меня. Она видела и не такое.

3

Санкт-Петербург встретил меня неизменной промозглой сыростью и моросящим дождём. Я был дома!

Бухару я покинул в тот же день. Сообразив, что железо надо ковать, пока горячо, приказал директору отвезти меня на вокзал и купить билет до Москвы. Что он и сделал, добыв место в купе-люкс. Не знаю уж, какое влияние следовало для этого употребить, но Алмазбек Юсупович был у себя на родине человеком не последним. И хорошо, что я не задержался — неизвестно, как бы он разделался со мной, окажись у него время успокоиться и подумать. Но тогда с перепугу он трясся и повиновался беспрекословно. Он даже не вспомнил о реликвиях, обещанных в награду за помощь. Да я бы и не отдал, видя его слабость. Восток навязывал свои правила игры, и я их принимал, когда это оказывалось выгодно.

Я без приключений добрался до Москвы, экономно тратя деньги в дороге. Они всё равно разошлись, так что в столице я едва наскрёб на «Красную стрелу». Наконец, в половину девятого питерский дождик оросил мою голову на платформе Московского вокзала. Влага была гадкой, но такой родной! С походной сумкой в руке я шагнул в навстречу тёплому ветру метро, и вскоре подземный поезд утащил своих пассажиров в урбанистический ад.

Ну вот я и дома! Квартира, в которой ещё не успел обжиться, казалась чужой. Я будто приехал в гости. А ещё говорят, что дом там, где сердце. Ну да ладно. Привыкший к разъездам, я воспринимал дом как временное пристанище, где вскоре возникает пресловутая охота к перемене мест, но куда постоянно стремишься вернуться. А без этого, наверное, было бы не выжить.

Первым делом я наполнил ванну и провалялся в ней до полудня, засыпая, просыпаясь и добавляя горячей воды. Мне было не отмыться…

Когда я вылез, на улице кончился дождь. Переодевшись во всё чистое, я навестил заначку, одну из трёх, устроенных в доме, и стал счастливым обладателем пятисот долларов. Пару сотен взял на мелкие расходы, сотку сунул под телефон (подальше положишь — поближе найдёшь), а остаток разложил между страницами «Дара орла» Кастанеды. Читайте и удивляйтесь!

К площади Мужества, где был пункт обмена валюты и магазины, я пошёл дворами. После дождя под деревьями пахло прелыми листьями и землёй. Я вдыхал их запах, вдвойне приятный после дикой и страшной Азии, с её пустыней, раскалённым песком и первобытными, безжалостными убийствами. Запах Родины ассоциировался теперь с мирной жизнью в достатке и благополучии. Ещё бы немного удачи, чтобы пополнить свою

казну…

А это что?! Оба-на! Я сдал назад, присмотрелся — в траве действительно что-то блестело. Я наклонился и поднял золотую цепочку с кулончиком в виде цветка. Два зелёных камешка по бокам — листочки, красный посередине — соцветие. Дешёвые мутные изумрудики и не менее дрянной рубин, но всё же лучше, чем ничего. Я опустил цепочку в карман. С детства мне фартит находить потерянные кем-то вещи и деньги. Это везение, отмеченное моими одноклассниками, сыграло важную роль в выборе карьеры кладоискателя.

Хотя, кладоискатель — это никакая не карьера, кладоискатель — это судьба…

Погрузившись в лирическую задумчивость, я добрался до цели. Совершил продажу валюты, получил вожделенные рубли и отправился тратить по ларькам и палаткам. Спустя некоторое время, нагруженный сумками с одеждой и едой, я оставил площадь Мужества и через двадцать минут неспешной ходьбы оказался дома, где смог развести огонь в газовом очаге и наконец-то нормально поесть.

Благодаря походной и холостяцкой жизни, я умею и люблю готовить. В принципе, ещё древние ассирийцы считали, что настоящим поваром может быть только мужчина, а ассирийцы, судя по рецептам на глиняных табличках, знали толк в еде. Того же мнения придерживаются и в современной Европе, где развита утончённая кухня. Лучший повар — мужчина. И это не половая дискриминация, а суровая правда жизни, мой пример тому наглядное подтверждение. Даже на незнакомой сковородке я картошку могу поджарить так, что пальчики оближешь, а это не каждому дано!

С аппетитом позавтракав, я убрал в шкаф новую одежду (пару дежурных джинсов, тройку рубашек и бельё), поставил в сервант бутылку «Мартель Медальон» и лёг спать. На вечер намечалось важное мероприятие — торжественный визит.

Я проспал до семи вечера. К восьми, переодевшись, захватив специально укомплектованный пакет с едой и походную холщовую сумку, покинул квартиру, не забыв вытянуть из-под телефона бумажку с портретом Бени Франклина.

Купюру я поменял в ларьке. Характерно, что курс там оказался выше, чем в обменнике, и никто паспортных данных из меня не тянул. Что ж, впредь будем действовать как можно более нелегально! Я убрал деньги во внутренний карман пиджака и, довольный, быстрым шагом направился к дому. Своему старому, родному дому…

Я позвонил четыре раза, и дверь быстро открыли, в лучших наших традициях не спрашивая «кто там?». Я шагнул через порог.

— Здравствуй, мама!

— Здравствуй, сынок. Загорел ты, как негр.

Мы обнялись, потом мама чуть отошла назад и спросила:

— Ну как, нашёл что-нибудь?

— Нашёл, конечно, — улыбнулся я. — И, похоже, достиг своего акмэ.

— «Акмэ» древние греки называли наивысшую точку достижения в жизни мужчины. Как же твоя Троя?

— По-моему, это и есть Троя, — сказал я. — А может быть акмэ ещё впереди. Посмотрим.

И я достал свёрток с кинжалом и браслетом Хасана ас-Сабаха.

* * *

Утро я встретил в своей комнате среди знакомых с детства вещей и книг. На улице капал дождик, и так приятно было сознавать, что ты никому ничем не обязан, ничего не должен, и не надо вставать и куда-то идти, словно заведённый механизм, и не надо делать ничего против своей воли.

Не надо ни на кого вкалывать, кроме себя самого.

В этом прелесть работы «чёрного археолога».

Я повалялся в теплой постели, слушая, как тикают часы на книжной полке. Было тихо, вокруг все знакомо, а наволочка на подушке не отсыревшая и не жесткая от крахмала. И от этого стало тепло. Я был дома! Потом я подумал, что купил квартиру, дабы чувствовать себя свободным и не так расстраивать внезапными отъездами маму. Затем мысли переключились на кинжал ас-Сабаха, я вспомнил степь, мертвого Петровича, Валеру с Женей, и настроение испортилось окончательно.