Сокровище чаши

Александров Глеб Юрьевич

Наступал вечер, вместе с ним в мою душу врывалось знание Беспредельности, возможности моего сознания расширялись безмерно, и где-то в глубинах моего «Я» рождалась способность воспринимать этот новый, удивительный Мир ещё глубже.

Вот уже я знал, что мысли бывают имеющие форму, а бывают – формы не имеющие.

Вот уже я мог внутри себя отличать мысли свои от мыслей других так же легко, как сказанные слова.

Вот уже осознаю я, что океан Истины существует, что он вполне материален и что можно черпать из него даже без книг.

Вот уже понимаю я, что мир Махатм держится равновесием, суть которого – в том, чтобы, не удаляясь от людей вообще, стараться ни в коем случае не

приближаться ближе дозволенного Законом. И я знаю этот Закон и вижу, что можно, а что нельзя – я знаю это так, как если бы моё Знание родилось вместе с этим мудрым и безграничным Законом, распространяющимся через все миры и через любые ситуации.

Многое, многое такого, о чём даже и рассказать нельзя, стал понимать я так же чётко, как таблицу умножения. И даже когда Беспредельность таяла во мне, я не переставал знать так. Исчезая, часть её всё-таки оставалась и в моём человеческом уме, и многое из того, что я знал чётко в момент Откровения, я помнил, хоть и смутно, во всё остальное время своей жизни. Так знание Махатм перетекало в меня, как в кувшин набирают воду.

Вместе с тем, ощущение счастья и безмерного покоя стало день ото дня всё больше и больше наполнять мою душу. Как расплавленный воск заливают в формы, так и меня переполняло счастье от близости океана Мира Махатм. И чем больше я постигал, тем безмернее становилось это счастье.

Вообще с едой были проблемы, и серьёзные. Буддисты, они, конечно же, буддисты, но мясо любят больше христиан. Найти в ресторане безмясное блюдо было равносильно подвигу. «Фрайд потейто», жареная картошка, – это, пожалуй, единственное блюдо. Что оно собой представляло: картофель, наструганный на тёрке длинной соломкой, обданный горячим маслом. В общем, сырой картофель с маслом. Большие, как уши, китайские грибы. Рис в любых количествах и вариациях. На этом – всё. От риса изжога становилась просто нестерпимой.

Солнечное сплетение ломило почти не переставая, от этого все внутренности были, как раскалённой кочергой, обожжены. На опалённых слизистых уже заселилась враждебная микрофлора, враждебная даже к патогенной российской, это я помнил ещё из курса микробиологии. Так что без антибиотиков мне было явно не обойтись.

Но каждый вечер приходил Махатма, и солнечное сплетение от этого продолжало опалять собой, как солнце планеты, органы брюшины. Но если бы меня спросили, готов ли я и дальше терпеть боль и неудобства, я бы с радостью согласился, да и вообще, пожелал бы отсюда не уезжать. Волшебство Беспредельного Знания продолжалось, и ничего прекраснее в жизни представить было нельзя. В Лхасе воздействие Махатмы стало не таким мощным, оно как бы потеряло в силе и интенсивности, но Знания продолжали литься рекой в моё распахнутое сознание.

С крыши отеля хорошо был виден город. Потала и площадь перед ней, с другой стороны отеля – древний монастырь, самый влиятельный и могущественный не только в прошлом, но и в настоящем. Оставалось несколько дней до отъезда, и надо было успеть всё осмотреть.Потала впечатляла – и мощью крепостных стен, и высотой зданий, и богатством убранства, и старинной культурой, из которой, как я слышал, развились все европейские культуры. Площадь перед Поталой своим размахом напоминала Красную Площадь в Москве, а фонари на площади – сталинский стиль. Гид подтвердил, что эти лампы китайскому правительству подарил Сталин – специально для этой площади как дружественный знак коммунистическому китайскому народу.

С крыши Поталы открывался вид на всю долину, а город вообще лежал как на ладони.

Но, в принципе, меня уже ничто особо не впечатляло. Основные эмоции я испытывал по вечерам. Когда Беспредельность

открывалась над теменем и я, становясь частью её, узнавал каждый раз что-то новое.

Однако время действия визы подходило к концу - пора было настраиваться на обратную дорогу.

Рано утром автобус забрал меня, в числе прочих туристов, из отеля и повёз в аэропорт. Было раннее утро, темно, и огромные звёзды смотрели в окна автобуса. Здесь, между Лхасой и аэропортом, вне городской иллюминации, небо было по-настоящему интригующим, а звёзды – огромными.

Здание аэропорта было сконструировано в современном стиле, но аэропорт был по совместительству и военным, и за окном то и дело взлетали военные самолёты. Это были старые МИГи, на таких ещё Гагарин летал. Как они летали столько лет – мне было совершенно непонятно.

До самолёта – четыре часа, и делать было нечего. К счастью, я совершенно случайно познакомился с пожилым американцем русского происхождения, эмигрантом из России. Всё это время мы с ним проговорили на одном дыхании. Его история заслуживает отдельного рассказа.

Рассказ русского из Америки

В конце семидесятых он с женой уехал в США. Тогда это казалось чем-то совершенно нереальным, но он смог. Работая корреспондентом центральной газеты, он бывал в разных странах в командировках и понимал, что жизнь в СССР неуклонно катится вниз, а нефтедолларов на всех никогда не хватит.

Ухватившись за появившуюся возможность, он справил документы себе и жене. Приехав в США, они старались, как могли. Кроме журналистского мастерства, оба ничем не владели, а потому единственный шанс для них не быть до конца жизни уборщиками – это русскоязычная газета. Такая была в Нью-Йорке, туда они и направились. Устроиться было крайне трудно, а журналистом – и вовсе невозможно, так что пришлось в издательстве поработать и уборщиками, и корректорами. Таким образом, освоив несколько профессий, сопутствующих газетному бизнесу, они получили подарок судьбы – место в журналистском отделе.

Понимая, что здесь ни с кем нянчиться не будут, он работал как проклятый, жена не отставала. Очень быстро неутомимой трудоспособностью зарекомендовав себя с самой лучшей стороны и подтвердив свой талант журналиста, он стал заместителем редактора. Зарплата позволила откладывать деньги «на старость», да и дела в газете шли всё лучше. Ближе к 90-м из СССР повалил поток эмигрантов, так что газету стали читать гораздо больше людей, чем раньше. И вот, когда к концу 90-х ему стукнуло 65 и пришла пора выходить на пенсию, оказалось, что он не просто уважаемый, но и зажиточный человек. Благодаря умелым вложениям их накоплений (этим занималась жена), акциям в капитале газеты (он покупал их понемногу с каждой зарплаты), а также бонуса от владельца газеты (около 2-х млн. долларов), он, выйдя на пенсию, оказался владельцем более чем пятимиллионного состояния. Это не очень много по понятиям американцев, но очень неплохо для человека, который в сорок лет вынужден был начинать всё сначала на чужой земле.

Как распорядиться капиталом? Налог на наследство в США – один из самых высоких в мире, а дети сами крепко стоят на ногах, так что дарить им деньги – смысла никакого.

Уже много лет он отсылает хорошие чеки в Россию, близким родственникам, но им так много давать тоже смысла нет. Все драгоценности, которые хотели купить жене, уже купили. Билеты на лучшие спектакли Бродвея у них всегда были выкуплены на полгода вперёд. Осталось одно – повидать мир. Пока работали, они не могли себе этого позволить, так что теперь – самое время.