Соль чужбины
Шрифт:
— Чрезвычайное известие, ваше императорское высочество.
— Говорите, поручик.
— Тридцать первого августа великим князем Кириллом в Кобурге, в замке Эдинбург опубликован Манифест, — он достал из голубой сафьяновой лапки листок, прочел: «Всем чинам армии и флота, всем верным подданным и всем объединениям, верным Долгу и Присяге, присоединиться к законопослушному движению, мною возглавляемому, и в дальнейшем следовать моим указаниям».
Обедающие застыли. В наступившей тишине нестерпимо громко звякнула вилка,
— Есть еще что? — погасшим голосом спросил Николай Николаевич.
— «Положение о корпусе офицеров императорских армий и флота». Газеты, указывающие на сообщение великого князя о получении им больших денежных сумм без указания источника.
— Да он — что?! Рехнулся? — подняла голос княгиня. — Я предупреждала: добром его происки не кончатся!
— Анастасия, прошу вас, — сказал хозяин Шуаньи, начиная подниматься. И, встав, постучал ладонью по столу: — Все ясно, господа! Прошу высказываться. Кратко — ввиду внезапности положения, могущего стать чрезвычайно серьезным. Слово вам, генерал.
— Благодарю за доверие, ваше высочество, — Лукомский встал. — Первостепенным делом считаю созыв Военного совета. Он определит реальные силы, активизирует их. Известно, наших неизмеримо больше, но необходим смотр, — Лукомский произнес все эти слова одним махом, задохнулся и заторопился еще больше:
— Совет потребует решительного отзыва сторонников князя Кирилла и окончательно определит позицию Врангеля в этом вопросе, — генерал щелкнул каблуками, кивнул и опустился на место.
Барон Вольф оказался еще более краток:
— У великого князя Кирилла, по моим данным, серьезных денег нет. И получить их неоткуда. Свой бюджет он тратит на себя и на двор. Его партии остаются крохи.
— Благодарю, — кивнул милостиво Николай Николаевич. — Вы, граф Шереметев.
— Считаю необходимым совместное выступление с вдовствующей императрицей, направленное против действий, не совместимых с вековыми устоями самодержавия. Пригвоздить к позорному столбу, опубликовать воззвание к русским людям.
— Хорошо бы одновременная публикация от имени Высшего монархического совета, — подсказал кто-то.
— Совершенно согласен, — продолжал Шереметев. — Позволю добавить: и заявление православной церкви. Это уничтожит узурпатора окончательно!
— Права на вашей стороне, ваше высочество. Настало время кричать, бить в колокола, звать народ на площадь, — надсаживаясь от показного восторженного подъема, сказал Трубецкой. — Стоит прозвучать вашему слову — и русские люди отдадут себя беззаветному служению вам! Скажи слово, вождь!..
Его нетерпеливо перебила великая княгиня:
— Вспомните тезоименитство великого князя! Были генералы, митрополит Евлогий, премьер Коковцев! Три великих князя, два посла!
— Помним, помним! — раздались голоса.
— И море телеграмм. От четырех королей, от Марии Федоровны, от Марии Павловны!..
—
— Кирилл прискакал, будто его звали! Какая бесцеремонность, какое нахальство! Разве не так, господа?
— У Кирилла была одна задача, — сказал Шереметев. — Если бы вы, ваше императорское высочество, согласились с его «местоблюстительством», он готов был отказаться от всякой военной и гражданской деятельности. Он говорил мне. — Почувствовав, что сболтнул лишнее, Шереметев поспешил пояснить: — Не понимаю, почему именно меня он избрал для своего посольства. Вероятно, встретился на пути первым.
— А подумай, — безжалостно сказал Николай Николаевич. Все это время он стоял, опершись кулаками о стол, а тут сел, закинув нога на ногу, барабаня пальцами. Не спуская тяжелого взора с графа, добавил, произнося слова медленно и с ударением: — Потому, граф Георгий, что почувствовал: тебе может довериться. А почему — не знаю. И удивляюсь более твоего (в минуты сдерживаемого гнева великий князь неизменно переходил на «ты», и этого обращения боялись все). Подумай, может, еще чего вспомнишь?
— Все сказал, ваше высочество! Как на исповеди — вот святой крест!
— Допустим, — многозначительно сказал Николай Николаевич. — Но впредь па-а-прашу! Докладывать обо всем вовремя! Тэк-с!.. А что мы знаем о его ближайших соратниках? Прошу высказываться. Поручик Оболенский, фамилии!
Все напряженно молчали.
— Главнейшим сторонником является граф Алексей Бобринский, бывший губернатор Галиции.
— Алешка шумен, но бездельник, за что и получил кличку «барабан», — сказал Николай Николаевич и недобро оглядел собравшихся. — Далее.
— Генерал Доливо-Долинский, — провозгласил поручик.
— Прозвище «барбос», — сказал Николай Николаевич. — Славен службой в контрразведке украинской, польской и других. Имеет опыт.
— Камергер Мятлев...
— Боже! — воскликнула княгиня. — Он же рамолик, у него разжижение мозга!
— Стана, — с упреком остановил жену Николай Николаевич, довольный тем, что именно она оказалась самой сообразительной и поняла, чего он хочет. — Зачем же так уничижительно?
— Да, да! — продолжала Анастасия, и темное лицо ее стало злым, ожесточенным. — Нам не пристало их уважать. Кто еще? Да! Этот чухонец, граф, сухопутный моряк!
— Он и русского языка не знает, — добавил Шереметев.
— Его на флот не пустили!
— Генерал Бискупский...
— Могу сказать, — вступил в разговор Лукомский. — Ему дела до России, как до Абиссинии.
— Красавчик!.. И мезальянс с этой певичкой Вяльцевой, вспомните! Он давно сам себя скомпрометировал! — послышались голоса.
— Между прочим, — закончил Лукомский, — весьма характерен и другой факт. Он, Врангель, Скоропадский — однополчане, все офицеры лейб-гвардейского конного полка.