Соль и сахар

Карвальо Ребекка

Я скажу им: «Как вы смеете вредить моей семье? Как вы смеете распространять ложь и красть у нас клиентов? Как вы смеете размахивать своей вероломной победой сейчас, зная, что мы в трауре? Как вы смеете сегодня вечером смеяться?»

– Как вы смеете!..

Я не успеваю произнести больше ни слова, потому что в этот момент моя нога натыкается на что-то неподвижное, и я на секунду замираю в вертикальном положении. А потом…

Уже нет.

– Осторожно! – кричит донья Эулалия, и я довольно скоро понимаю, что предупреждение адресовано не мне.

Я раскидываю

руки, чтобы удержаться, как раз в тот момент, когда из «Сахара» выходит кто-то, несущий гигантский трехъярусный свадебный торт. Торт такой высокий, что я даже не вижу человека, который его несет, это просто гора белой глазури. Мои руки погружаются в него, проникая до золотисто-коричневой корочки внутри. Я падаю, увлекая за собой торт и несущего его человека в одно большое, сладкое падение.

4

ПЯТНИЦА, 22 АПРЕЛЯ

Должно быть, на свадебном торте были фигурки жениха и невесты, потому что я замечаю, как в сторону бордюра катится отломленная голова жениха. Бабушка могла бы сказать, что это скверное предзнаменование для брака.

Что ж, думаю, это знак. Знак того, что у меня серьезные неприятности.

Все мое лицо покрыто глазурью, сладкие волосы прилипли к щекам. Вокруг меня раздаются крики. И один сдавленный крик доносится из-под меня. Я смотрю вниз сквозь запачканные линзы очков и обнаруживаю пару глаз, в упор смотрящих прямо на меня.

Погодите… Я знаю эти глаза. Большие, круглые, светло-карие. Глаза Молины.

Не могу поверить, но только что я врезалась в хулигана из моего детства. Моего соперника в школе и на улице. Семнадцатилетнего вундеркинда-пекаря, внука сеу Ромарио. Педро Молина.

Запах сахара в воздухе такой густой, что речь, которую я приготовила для его семьи, замирает у меня на кончике языка. Я даже не знала, что он в городе. Никто не видел его около двух недель, он уезжал неизвестно куда.

Педро выглядит так, словно не может поверить в то, что произошло, и как только наши взгляды встречаются, выражение его лица становится ледяным.

– Отцепись от меня. – Его голос так же холоден.

Я пытаюсь оттолкнуться от него, но на тротуаре слишком много глазури. Мои ноги скользят, и я снова падаю Педро на грудь, наши лица так близко, что я чувствую головокружительный, сладкий аромат глазури в его волосах. Его глаза расширяются.

Чьи-то руки подхватывают меня под мышки, чтобы поднять, и на заднем плане эхом раскатывается пронзительный мамин крик.

– Не прикасайся к моей дочери! НЕ. ПРИКАСАЙСЯ. К НЕЙ!

– Твоя девчонка испортила торт! – орет на маму донья Эулалия.

– Это был несчастный случай, – пытаюсь объяснить я, но меня никто не слушает.

Мама примчалась из «Соли» как ураган, готовая уничтожить кого угодно – что угодно – рядом со мной. Когда она вытаскивает меня из хаоса, в ее глазах горит такой огонь, какого я никогда раньше не видела. Я ошеломлена. Она никогда не была так похожа на бабушку, как сейчас.

– Ты не ранена? – Она с ног до головы окидывает меня беспокойным взглядом.

– Я… я в порядке, – заикаюсь я. Вся в торте, уверена, я

выгляжу неубедительно.

Мама начинает вести меня через улицу, и я понимаю, что покупатели, которые были в «Соли» и «Сахаре», уже высыпали полюбоваться разворачивающейся сценой.

– Твоя дочь нарочно испортила торт! – кричит вслед маме донья Эулалия. Мы поворачиваемся, и она шагает к нам. – Ничего не собираешься с этим сделать? – Она расстегивает фартук и театрально бросает его к ногам мамы, но он приземляется на омытые дождем булыжники.

По всей улице заходятся лаем собаки.

– Клянусь, я не нарочно, – снова пытаюсь я, переводя взгляд с мамы на донью Эулалию. – Я до последней секунды даже не видела торт.

– Это был трехъярусный торт! – рычит донья Эулалия. Капли дождя блестят на ее волосах, как роса.

– Если моя дочь говорит, что это был несчастный случай, значит, это был несчастный случай. Ponto final [22] , – парирует мама.

На заднем плане я вижу, как несколько пекарей выкапывают Педро из-под обломков торта. Он поднимается на ноги спиной ко мне, обретает равновесие на скользком тротуаре и идет назад в «Сахар».

22

Ponto final (португ.) – букв. «финальная точка». Конец разговора.

Мама снова пытается отвести меня домой, но донья Эулалия, похоже, не позволит нам так легко уйти. Эта женщина всегда в настроении поругаться посреди улицы. Как будто считает весь район своей сценой.

– Отвали! – огрызается мама. – Клянусь, если ты приблизишься к моей дочери…

– Как это низко, Элис! – обвиняет она маму. – Ты испортила чью-то свадьбу! Что я скажу невесте? – Ее сердитые глаза находят меня, как самонаводящаяся ракета. – Ты подошла специально, чтобы испортить торт!

Другие пекари «Сахара» хором подтверждают: «Да, так и есть!»

– Лари Рамирес никогда бы такого не сделала! – кричат в ответ бабушкины подруги.

Мамино лицо приобретает темно-красный оттенок.

– Ваша семья распустила ужасный слух, что в «Соли» водятся крысы, лишь для того, чтобы украсть у нас клиента!

К нам подходит донья Сельма, на ее лице – выражение беспокойства.

– Сейчас не время. Пожалуйста, Элиси, вернись в «Соль».

Но мама и донья Эулалия снова начинают кричать друг на друга. Десятилетия гнева рикошетом проносятся между пекарнями, здания словно замирают, играя в гляделки, поддерживаемые двумя группами соседей. Одни – за «Соль». Другие – за «Сахар».

– Что здесь происходит? – произносит голос, и окрестности – черт возьми, весь город – затихают.

Мама хватает меня за руку, ее пальцы на моих холодны как лед.

К нам по улице идет сеу Ромарио. Он переводит взгляд с разлетевшегося по тротуару торта на глазурь, покрывающую меня с головы до ног.

– Это просто маленький кусочек торта упал с подноса. Все под контролем, – лжет донья Эулалия, но сеу Ромарио даже не смотрит на нее.

Ему под семьдесят, и здоровье у него уже не то, что прежде, но его присутствие по-прежнему внушительно.