Соль жизни
Шрифт:
Когда брат открывал глаза, я рассказывал ему, что происходит на улице, но теперь лето, которое всегда так много значило для нас обоих, казалось чем-то нереальным.
У Таками Дзюна есть стихотворение, где он описывает то утро, когда ему должны сделать операцию пищевода, пораженного раковой опухолью. Из окна электрички он видит на платформе сошедших с поезда молодых рабочих, которые направляются на работу. Вот и у меня было такое же чувство, но брат, похоже, этого уже не ощущал. Он лежал в этой палате и приближался к своему концу, а молодежь, заполнявшая на моих глазах бассейн, была полна жизни и не верила в смерть. Странно, что я не находил это
Врачи уже три раза объявляли, что Юдзиро может умереть в любую минуту, но его организму как-то удавалось выкарабкиваться. И каждый раз врачам приходилось втыкать в его тело новые и новые трубочки.
В то утро врач сказал, что брат точно умрет сегодня. Я побыл с ним пару часов, потом отправился на деловую встречу, заранее предупредив коллег, что если что-то случится с братом, я не смогу досидеть до конца совещания.
До сих пор я видел, как умирают насекомые и рыбы. Смерти животного или же человека мне наблюдать не приходилось. Когда-то я попытался охотиться с ружьем, но, испытывая отвращение к убийству млекопитающих, больше охотиться не стал. Я боялся увидеть момент, когда жизнь перетекает в смерть. Это был даже не страх: мне казалось, что, наблюдая за смертью, я вторгаюсь в запретную зону.
Однако сейчас я непременно хотел присутствовать при смерти Юдзиро. Мне казалось, что это важно не только для меня, но и для брата. Здесь сказалось и то, что я стал старше, но главным было другое. Я хотел своими глазами увидеть, как обрывается неразрывная связь с этим миром. Мне хотелось, чтобы весть о первой в моей жизни увиденной собственными глазами смерти была передана именно моим братом.
Около двух часов пополудни Юдзиро стало хуже. По его вконец обессиленному телу прошла дрожь, ему стало трудно дышать. Врачи наблюдали за какими-то приборами, стоявшими вокруг постели. Тут в палату занесли еще один датчик, в тело Юдзиро попробовали засунуть еще одну трубочку, соединенную с прибором. Кобаяси закричал: «Доктор! Хватит! Дайте же ему умереть!» Секундант, который до последнего мгновения сносил безжалостное избиение своего подопечного, выкинул полотенце. Все, кто находился в палате, включая врачей, вздохнули с облегчением. Тут раздался крик жены: «Юдзиро! Ты узнаешь меня? Узнаешь?» Я напряг зрение и увидел, как брат, хватая воздух ртом, твердо кивнул ей. Несмотря на выкинутое секундантом полотенце, брат продолжал бороться.
Но дыхание становилось все слабее, силы были на исходе. Врачи смотрели не на Юдзиро, а на свои стрелочки, доверяясь в своих суждениях не человеку, а приборам. Дыхание становилось все более поверхностным, на брата было страшно смотреть. Только теперь я понимал, что означает это столь часто употребляемое слово — агония. Я желал одного — чтобы брат умер сейчас. Облегчить его страдания могла только смерть.
В разное время человек может хотеть разного. Сейчас я изо всех сил желал, чтобы Юдзиро умер как можно скорее, что облегчило бы и мою участь. Я говорил ему: «Хватит, хватит, ну хватит же!»
Не знаю уж, сколько это продолжалось, но только врачи не обращали на Юдзиро никакого внимания и продолжали наблюдать за приборами, установленными у постели. Оторвавшись от своих стрелочек, самый пожилой врач обвел нас взглядом, тяжело склонил голову, на всякий случай приставил стетоскоп к груди Юдзиро и сказал: «Скончался».
Никто уже не следил за показаниями прибора, я же еще раз взглянул
— Доктор, сердце еще бьется, — произнес я совершенно противоположное тому, чего только что желал. Врачи удивленно переглянулись и кивнули. На протяжении следующего часа сердце останавливалось два раза и два раза снова начинало биться. С ошеломленными лицами врачи наблюдали за показаниями прибора: он фиксировал то смерть, то жизнь, снова смерть и снова жизнь.
Мне почему-то хотелось, чтобы именно я объявил всем им о моменте наступления смерти. Держа в поле зрения стрелку прибора, я весьма невежливо, словно прогоняя всех остальных, протиснулся к брату, всматривался в него так, что наши лица почти соприкасались.
Когда долго имеешь дело с морем, начинаешь чувствовать тот момент, когда вдруг кончается прилив, и в следующую секунду вода начинает спадать.
Я отчетливо почувствовал тот момент, когда Юдзиро умер.
Огонек на ветру дрожал и дрожал, и вдруг его всосало куда-то, и наступила тьма. Лицо брата, такое напряженное от непрекращавшейся борьбы, смягчилось, оно стало невероятно спокойным, чего нельзя было ожидать всего секунду назад. Я вздохнул с облегчением: в конце бесконечного ожидания нас ожидало бесконечное спокойствие.
Я сказал брату, хотя никакого голоса и не было слышно: «Ну, вот и хорошо». Потом обернулся и кивнул врачу. Он сверился со своим аппаратом и сказал: «Скончался».
Пока все толпились у постели, я открыл занавески. Солнце сияло еще ярче, чем когда я пришел в больницу. Как и положено по сезону, дул сильный ветер, раскачивая ветви с блестящей листвой, омытой дождем.
Я знал, что Юдзиро расстался с жизнью не ночью, а таким вот светлым солнечным днем, чтобы ветер мог подхватить его.
Когда я вышел из больницы, в подтверждение моей догадки в небе засияла огромная радуга.
Вместо послесловия
Несколько лет назад по просьбе одного телеканала я отправился в Германию собрать материал по антиядерному движению, которое тогда набирало силу. После долгого перерыва я случайно встретился там с Оэ Кэндзабуро. Пока устанавливали камеры на смотровой башне, расположенной перед Берлинской стеной, мы болтали с ним о том о сем, не затрагивая, впрочем, ядерной проблемы, на которую у нас с ним не совпадали взгляды. Я рассказывал ему о своих длительных занятиях подводным плаванием, помянул и про удивительную морскую змею со страшным ядом. Оэ очень заинтересовался, сказал, что, по его мнению, эта история важнее для меня, чем я сам думаю, и что мне следует записать ее и снести к какому-нибудь знакомому редактору — например, к Сакамото, который тогда возглавлял журнал «Синтё».
Через какое-то время я вспомнил этот разговор и стал в свободное время записывать разные происшествия, которые случились со мной или же с людьми, которых я знал.
После того как я начал писать, мне становилось все интереснее. И тогда я подумал, что описываемые мной минуты составляют соль моей жизни.
Так что в том, что я сумел написать эту книгу, есть и большая заслуга моего старого друга, который убедил меня приступить к работе. Я искренне благодарен ему за это.
Я приношу благодарность еще одному старому другу — господину Сакамото, который проявил недюжинное терпение, поскольку я приносил эту книгу несколькими порциями, когда мне заблагорассудится.