Солдат не спрашивай

Диксон Гордон Руперт

Донал спустил ноги на пол и встал. Он ощущал слабость от долгой неподвижности, однако отбросил ее в сторону, подобно тому как отбрасывают некую раздражающую, но незначительную мелочь.

— Вам нужно лежать, — заметил врач.

Донал мельком взглянул на него. Врач отвернулся, и Донал успокаивающе улыбнулся.

— Спасибо за заботу, доктор.

— Вас лечил не я, — с легкой горечью в голосе ответил врач, продолжая смотреть в сторону.

Донал перевел взгляд на остальных, и ему стало грустно. Сами по себе они никак не изменились, и госпитальная

палата ничем не отличалась от подобных ей. Однако в каком-то смысле они все как будто уменьшились — и люди, и помещение. Они казались маленькими и бесцветными, безвкусными и ограниченными. Разумеется, не по своей вине.

— Донал, — начал Сэйона; в голосе его явно ощущалось нетерпение.

Донал посмотрел на него, и он, так же как и врач, инстинктивно отвел взгляд. Донал посмотрел на Галта, и тот тоже опустил глаза. Лишь Ани, когда он посмотрел на нее, ответила ему по-детски непосредственным взглядом.

— Не сейчас, Сэйона, — сказал Донал, — Поговорим об этом позже. Где Уильям?

— Этажом ниже… Донал, — внезапно вырвалось у Сэйоны. — Что вы с ним сделали?

— Я заставил его страдать, — просто ответил Донал. — Я был не прав. Отведите меня к нему.

Они медленно — Донал еще чувствовал себя не вполне уверенно — вышли из палаты и спустились на этаж ниже. Там, в палате, безвольно лежал на такой же койке человек — и в этом человеке трудно было узнать Уильяма. Несмотря на всю антисептику госпиталя, в палате чувствовался слабый звериный запах; лицо лежащего на койке утратило человеческие черты от нечеловеческих страданий. Кожа лица обтягивала мускулы и кости, словно тонкая прозрачная ткань, натянутая на глиняную маску; глаза никого не узнавали.

— Уильям… — Донал приблизился к койке. Остекленевшие глаза повернулись на звук его голоса. — Все кончилось.

Что-то похожее на понимание промелькнуло в бессмысленном взгляде. Рот приоткрылся, и из горла донесся хрип. Донал положил ладонь на туго обтянутый кожей лоб.

— Все будет хорошо, — произнес он. — Теперь все будет хорошо.

Медленно, словно спадали некие невидимые оковы, облик лежащего на койке начал изменяться. Постепенно он вновь приобрел человеческие черты. Его взгляд, теперь осмысленный, был прикован к Доналу, словно высокая фигура Донала была единственным освещенным предметом в темной комнате.

— Для вас найдется подходящая работа, — сказал Донал. — Хорошая работа. То, чем вы всегда хотели заниматься. Я вам обещаю.

Уильям глубоко вздохнул. Донал убрал ладонь с его лба. Глаза закрылись, и Уильям заснул.

— Это не ваша вина. — Донал рассеянно глядел на него. — Не ваша вина, а ваша беда. Мне следовало это знать, — Он чуть неуверенно повернулся к остальным, — С ним все будет в порядке. Теперь же я хотел бы попасть в свою штаб-квартиру на Кассиде. Я могу отдохнуть в дороге. Многое еще предстоит сделать.

Перелет с Мары на Кассиду Донал помнил смутно. И наяву, и во сне он все еще наполовину пребывал в океане, в который он, узнав о смерти Мора, в конце концов шагнул,

но темные воды которого так и не сомкнулись над ним до конца. Теперь ему предстояло постоянно жить с ним — с этим океаном разума, вдоль границы которого он ходил все свои молодые годы и которого ни один другой человеческий мозг не в состоянии был познать. Он же все понял — для этого достаточно было потрясения, которое он испытал, узнав о гибели Мора. Он был словно молодое животное, колеблющееся на грани неведомого до тех пор, пока собственные неосознанные желания и жестокое стечение обстоятельств не швырнули его туда вниз головой.

Он должен был сначала осознать свое отличие от других, затем научиться жить с ним и в конце концов — пользоваться им.

После шока, перенесенного при фазовых сдвигах во время штурма Ньютона, и после страшной гибели Мора, подлинным виновником которой он считал себя, Донал оказался в ситуации, когда был вынужден бороться за то, чтобы выжить, и обнаружил при этом, что способен за себя постоять клыками и когтями. Во время этой финальной схватки он наконец понял себя и осознал собственное предназначение. Из окружающих это знала лишь Ани, правда не понимая до конца, чем он был, — благодаря древнему дару женщин подсознательно чувствовать других. Сэйона, Уильям и некоторые другие отчасти это осознавали, но не в состоянии были понять. Остальному человечеству это было вообще недоступно.

Донал

Он был не таким, как все.

Кое-кто уже начинал говорить об этом открыто, что могло вызвать определенные проблемы. Следовало бы что-то предпринять, думал Донал, и либо отвести от себя ка-кие-либо подозрения, либо, по крайней мере, сделать их безвредными.

Он стоял, как частенько в последнее время, в одиночестве на балконе своей резиденции в пригороде Томбл-сити, заложив руки за спину, словно солдат на параде, глядя на Млечный Путь и неизведанные звезды над головой. За его спиной послышались шаги Ани.

— Здесь Сэйона, — предупредила она.

Он не обернулся. Она продолжила:

— Вы хотите, чтобы я поговорила с ним сама?

— Чуть позже, — ответил Донал, не двигаясь с места.

Он услышал, как ее шаги удаляются, затихая в пространстве холла позади него. Он снова уставился на звезды; мгновение спустя послышался приглушенный разговор между Сэйоной и Ани. На этом расстоянии невозможно было различить слова, но Доналу это и не требовалось, чтобы понять, о чем идет речь.

Прошло восемь месяцев с тех пор, как перед его глазами открылась во всей своей полноте Вселенная, доступная пшпь ему одному. Восемь месяцев, подумал Донал. За этот недолгий срок на цивилизованные миры вернулся порядок. Был сформирован межпланетный парламент, избравший совет из тридцати двух полномочных представителей, по двое от каждого мира. Сегодня здесь, на Кассиде, парламент утвердил кандидатуру на постоянную должность министра обороны…

Усилием разума Донал переключился на доносившийся до него голос Сэйоны.