Солдат не спрашивай
Шрифт:
— Эйлин! — вскричал я. — Я не виноват, что нам встретился сумасшедший. Может быть, я должен был поступить иначе, но я пытался заставить его покинуть меня, после того как меня ранили, однако он не захотел. Разве ты не понимаешь, это что в этом не только моя вина.
— Конечно же не было, Там, — вздохнула она, — Вот почему я не виню тебя. Ты не более ответственен за свои поступки, нежели полицейская собака, которая обучена бросаться на всякого, кто бежит. Ты стал именно тем, что из тебя пытался сделать дядя Матиас, — ты разрушитель. Это не твоя
— Ты не можешь так говорить! — заорал я на нее. — Это неправда. Дай, ну дай мне еще один шанс, Эйлин, и я докажу тебе! Я докажу тебе — это неправда!
— Сожалею, но это — правда, — твердо сказала она. — Я знаю тебя, Там, лучше, чем кто-либо. Я просто не хотела этому верить, да вот пришлось. А теперь уйди — во имя семьи Дэйва, которая во мне нуждается. Я не смогла помочь Дэйву, но я в состоянии помочь им — сколь долго, не знаю, но только если никогда больше не увижу тебя. Если я позволю тебе приблизиться к ним, ты и их уничтожишь.
Она замолчала и посмотрела на меня. Я открыл было рот, чтобы возразить ей, но ничего не приходило в голову. Мы просто молча стояли на расстоянии в несколько футов и смотрели друг на друга через пространство, которое на самом деле было гораздо глубже и шире всего, с чем до сих пор мне приходилось сталкиваться.
— Так что, Там, тебе лучше уйти, — наконец проговорила она.
Ее слова вернули мне ощущение реальности.
— Да, — уныло согласился я. — Кажется, так будет лучше.
Я пошел к двери. Какое-то мгновение во мне еще теплилась надежда, что она окликнет меня. Но позади была тишина. Переступив порог, я в последний раз оглянулся.
Она так и не двинулась с места.
Я ушел и совершенно подавленный вернулся в космопорт.
Один, один, совсем один…
Глава 16
Я вылетел на Землю первым же кораблем. Теперь у меня было преимущество практически перед кем угодно, кроме лиц с дипломатическим статусом, и я воспользовался им.
Мне вновь предоставили каюту первого класса, но теперь я чувствовал себя еще более одиноко, чем раньше. Эта каюта очень подходила отшельнику вроде меня. Словно кокон, в котором я мог прийти в себя, прежде чем снова появлюсь на людях. Ибо теперь с меня было содрано все, вплоть до самой сути моего прежнего «я», и не осталось ни одной иллюзии, которая могла бы успокоить меня.
От большей части иллюзий меня избавил еще Матиас. Но оставалось еще кое-что — наподобие омытой дождем памяти о руинах Парфенона, на которые я привык смотреть через видеоэкраны еще мальчишкой. Парфенон, как казалось моему юному разуму, опровергал все аргументы Матиаса простым фактом своего существования по соседству с мрачным домом дяди.
Парфенон существует, значит, Матиас не прав — так я успокаивал себя прежде. Если бы люди Земли соответствовали определению
Любовь — смертоносная болезнь, забирающая людскую силу. Не только плотская любовь, но любая, даже слабая тоска по привязанности, по красоте, по надежде на явление чуда. А Матиас? Он никого и ничего не любил. И таким образом, отринув Вселенную, он ее же и заполучил, потому что для него Вселенная тоже была ничем. И в этой превосходной симметрии, когда ничто — ничто, он и отдыхал, умиротворенный, подобно камню.
Неожиданно я понял, что хочу и могу выпить.
Я громко рассмеялся. Потому что тогда, по пути на Кас-сиду, когда мне столь необходима была эта анестезия спиртным, я не смог ею воспользоваться из-за ощущения вины и надежды. А теперь, когда в ней не было необходимости, я мог хоть плавать в спиртном, если бы того пожелал.
Естественно, всегда с оглядкой на значимость моего профессионального положения и на то, чтобы не перебрать на публике. Но теперь не было никакой причины, удерживавшей меня от того, чтобы в одиночестве напиться в своей каюте прямо сейчас, если мне того хотелось. Ибо был повод для празднества — час моего освобождения от слабостей плоти и разума, которые причиняли боль всем обычным людям.
Я заказал бутылку, бокал и лед. И поприветствовал стаканчиком шотландского виски свое отражение в зеркале напротив дивана.
«Slainte, Tam Olyn bach!» И в этот момент в моих жилах забурлила кровь моих предков — шотландцев и ирландцев. Я начал пить крупными глотками.
Доброе виски разожгло внутри меня огонь. Спустя некоторое время тесные стены каюты как бы раздвинулись, и на меня нахлынули воспоминания, яркие и красочные, — о том, как я летал среди молнии тогда, в Энциклопедии.
И я еще раз почувствовал силу и ярость, пришедшие ко мне в ту минуту, и впервые понял, что во мне нет больше человеческой слабости, сдерживающей меня и способной помешать использовать молнии. Ибо теперь я увидел возможности для их применения, по сравнению с которыми то, что сделал Матиас, или то, чего я уже достиг, было детской игрой.
Спустя некоторое время меня охватил алкогольный транс, сон или забытье, не знаю. Сон, в который я погрузился прямо из состояния бодрствования, без всякого, как казалось, перехода.
Неожиданно я очутился там — и это там оказалось странным местом на каменистом холме, между горами и морем на западе. Маленькая каменная конура без очага, с примитивным горном: дыра в крыше для выхода дыма. На стене, на двух деревянных колышках, вбитых в пазы между камнями, висела единственная ценная для меня вещь.