Солдат… не спрашивай!
Шрифт:
Прежде чем идти молодым под венец пришлось соблюсти некоторые неизбежные формальности, писанные и неписанные. Так в деревне испокон веков положено, чтобы парень сперва чем женится, хоть раз должен "вывел в свет" свою избранницу, ну или не свою… как уж потом получится. Решит бурмистр, что Акулька должна выйти за Епишку и баста, если заупрямятся они, то будет им "страсть", выдерут обоих розгами на конюшне и отправят силком в церковь. Поскольку происшествие случилось в понедельник, то ко вторнику Сашке велели явится к вечеру при полном "параде", для того чтобы сводить девчонку на посиделки. Ранее Глашу, не имевшую еще по малолетству постоянного кавалера, туда не допускали. Отпросился он у Денисова, почистил мундир и сапоги, надел своего "Егория" и пошел. Глаша как увидала, так сразу аж просияла вся и кинулась собирать "гостинцы", Машка пыталась увязаться вслед за ними, но ее подкинули на время соседям. С пустыми руками приходить было не принято, все несли разное угощение – кто что мог, так сашкина пассия захватила сахар и чай. Глафира, как взрослая
Но об этом пока не хотелось и думать: смех, шутки, визг, девчонки дружно скопом лезут к солдату, изображая музыку тренькает в углу балалайка три струны. Посидели, немного поплясали, причем Сашка случайно отдавил Глаше ноги, девица деланно возмутилась, так чтоб все видели и заметили: "экий медведь!" После танцев с парнями поговорили про жизнь, ребята спрашивали, будет ли война – пришлось сказать, что будет и даже когда конкретно. Вроде все прошло нормально, ближе к ночи парочки разошлись кто куда, а вот дома обычно спокойная и тихая Глаша устроила форменный скандал в самых лучших классических традициях. С порога она из-за какой-то мелочи отлупила младшую сестренку, а затем и сама расплакалась, разошлась на всю катушку.
Александр не знал, что с ними делать, слева с одной стороны на лавочке Маша сидит и плачет, с другой справа Глаша к нему прильнула и тоже слезы ручьем льет. Прижал их к себе и попытался утешить, погладить по головкам – одна блондинка, другая брюнетка, не получается, только сильнее обе ревут. Решил он тогда начать с малого, точнее с мелкой, применительно к здешним обстоятельствам. Отыскал в красном углу за иконой коробку с рафинадом, и сразу два куска затолкал Марии в рот, некрасиво конечно вышло, но без особого насилия. Одна умолкла, пусть на время, выплюнуть сладость у нее силы воли не хватило, теперь дело за второй.
– Глаш, Глаша милая, ну что случилось? Чем я тебя обидел? – начал он расспрашивать, сопровождая вопросы робкими поцелуями, до чего же слезы у нее соленые оказывается, как вода морская.
– Сашка девки нашенские… почто оне на тебя вешаются? – с трудом сквозь слезы выдавила девчонка, едва справившись с нахлынувшими чувствами, – А меня эдак бросишь?
Вот в чем дело, действительно на фоне местных подростков-"кавалеров", выглядевший лет на 25 солдат как "молодец среди овец". Девки дуры так были все до единой очарованы мундиром, "Егорием" и блестящими пуговицами, действительно по другому их и не назвать. Их собственные Ванечки и Ефимки, если хорошенько подумать, намного предпочтительнее в супруги, чем "казенный самурай" Сашка. Солдат, хоть и выглядит внушительно, но сам себе не хозяин, сегодня здесь, а завтра зашлют нижнего чина куда Макар телят не гонял. Но магическое влияние красивой военной формы на женщин замечено давно, вот и деревенские девчонки не устояли и Глашу чуть ли насильно оторвали от Сашки и загнали тычками в самый дальний угол избы. Теперь бедняжка психует, и дает выход накопившимся за вечер негативным эмоциям.
– Сашка побожись на кресте, что пока я жива у тебя других баб не будет! – придумала наконец приемлемый выход Глафира и пришлось солдату подчинится и дать такую клятву. В качестве свидетеля этой церемонии выступила ее младшая сестренка, забывшая к тому времени о нанесенной обиде. Марии по причине живости характера постоянно попадало то от матери, то от старшей сестры, но наказывали понемногу – ладошкой по попе. В этот раз же ревела мелкая не то из солидарности с сестрой, не то просто от неожиданности – побили ведь, по ее мнению "ни за что". Успокоилась старшая и младшая сразу заулыбалась, отношения правда сложатся у них Сашкой интересные, но об этом он и сам еще пока не знает.
На гулянки решили больше не ходить, деревенская традиция соблюдена, хватит для приличия и одного единственного раза. Вся деревня поставлена
Поговорив со штабс-капитаном Денисовым и объяснив, что случилось Александр получил немало ценной информации для последующих размышлений. Самое главное – законом браки нижним чинам не запрещены, требуется лишь формальное разрешение командира полка. За этим дело не встанет, в командировке его функции выполняет сам Денисов, а он унтер-офицеру не откажет. Жениться солдатам и унтер-офицерам в российской императорской армии не возбранялось никогда. Устав лишь предписывал полковым командирам следить за тем, чтобы солдатские невесты были "хорошего состояния и поведения". Еще совсем недавно, во времена "Очакова и покорения Крыма" жены унтер-офицеров, которые с мужьями жили при полках, нередко держали лавки и торговали съестными припасами, напитками и разными необходимыми для армейской жизни вещами, то есть фактически были "стационарными" маркитантками. В боевых походах обычно "женский элемент" полки никогда не сопровождал. С детьми выходило хуже, на мальчиков имело свои виды военное ведомство – они должны были унаследовать профессию отцов. Эскадронным и полковым командирам следовало заботиться об их воспитании и обучении, а с 15 лет отсылать в гарнизонные полки, где они поступали на военную службу "и не иначе, как в солдаты, а не в писари". В тот момент о такой опасности ни Саша ни Глаша не думали, "молодые" считали, что даст бог, сумеют справится и с этой бедой.
Есть и еще одна хорошая новость, нижний чин согласно постановлению, изданному еще при Петре Первом, может выбрать в жены любую крепостную женщину или девушку и ее хозяин обязан отдать свою "крещеную собственность". Вот только не выполняется этот закон повсеместно, кто же добровольно подарит служивому рабыню, пусть и малоценную? Александру предложили узнать, как решается в Сосновке вопрос об отдаче девушек замуж в соседние деревни и действовать в том же ключе. Можно попробовать и купить девушке вольную, а в самом крайнем случае просто увезти ее в Москву, а помещика послать подальше, под прикрытием авторитета Аракчеева и командира 13-го егерского полка такой фокус может прокатить, а может быть – и нет. Разве что жить тогда придется в районе казарм родного полка, а то не ровен час, поймают посланные барином люди Глашу и увезут обратно в Сосновку.
С трудом он дождался субботы, всю неделю бегал каждые утро и вечер в деревню, и не обошлось в очередную встречу без греха. Но в этот раз он себя контролировал, и как только увидел, что Глаша страдает, то сразу же прекратил соитие, пусть девчонка привыкает к супружеской жизни постепенно.
Не так просто сказать матери любимой девушки, что-то вроде: "Мамаша, я вашу дочку того… люблю", но выручила Глаша, сама все объяснила, что и как у них случилось: "Взял силком, а стал милком!" Дарья конечно дочь немного поругала и пожурила, скорее для формы – так принято в народе, а затем собрали домашний совет и стали решать, как следует поступать дальше. Вот ведь как вышло, старшая дочка еще в поневу женскую не скакнула, а уже под венец ее вести надо. Для девочки важным рубежом был обряд "вскакивания" в эту специфическую одежду. Понёва – древняя набедренная повязка, полотнище ткани, заменяющее юбку. По описаниям этнографов, в XIX веке девушки в деревнях летом вплоть до 15–16 лет ходили в одних рубахах в качестве летнего платья, опоясанных шерстяным поясом. Когда наступала пора наряжаться во взрослую одежду, проводился специальный обряд: девица "становится на лавку и начинает ходить из одного угла на другой. Мать её, держа в руках открытую поневу, следует за ней подле лавки и приговаривает: "Вскоци, дитетко, вскоци, милое", а дочь каждый раз на такое приветствие кокетливо отвечает: "Хоцу – вскоцу, хоцу – не вскоцу". Так как вскочить в поневу значит объявить себя невестою и дать право женихам за себя свататься – как правило, тут же девку и выдавали замуж.
– Ну что теперь с вами делати? – подвела итог совещания будущая теща, в котором все "домашние" принимали участие, даже Машка что-то пискнула от себя.
Сосновка пока управлялась администратором, оставшимся от старого хозяина, нового купивший сельцо помещик все еще не прислал. Поэтому никаких передовых веяний вроде всеобщего обложения по головам вплоть до младенцев, массовых порок батогами и "нового сексуального порядка" для баб и девок здесь еще не знали – это появится позднее. Не то, что бы все было идеально, управляющий иногда сек злостных недоимщиков, зажимал кое-что из оброка в свою пользу, но в общем и целом на фоне остальных помещиков местные при такой "власти" жили неплохо, можно сказать, что даже зажиточно. Отсюда видимо и высокая цена, которую хитрый мужик заломил за Глашу, так и не удалось его уломать на скидку.
– Анкифий Карпыч, поимейте совесть! 150 рублей серебром за молоденьку девочку? – пыталась та и эдак пронять несговорчивого "бурмистра" Дарья, – Вот у Авдеевых всего 100 рублей берут за невесту, а у Карпушиных и вовсе тридцать да еще два пуда меда в придачу.
– Простите почтенная Дарьюшка! – управляющий был подчеркнуто вежлив, все же солдатка рабыней не являлась. Он бывший приказчик, а не кнутобоец какой, умеет работать с людьми. Другой бы наорал на бабу непременно да и побил, но может управляющего смутило присутствие унтер-офицера. – С вами сударыня рыск большой. Вас сюды сослали по приговору, и чего с дочками твоимя делать, барин указать не соизволил.