Солдат по кличке Рекс

Сопельняк Борис Николаевич

— Да тут я, тут, — послышалось за спиной.

Маша сидела на корточках и гладила разомлевшего Рекса. Васильев посмотрел на собаку, на беззаботно улыбающегося Виктора и махнул рукой.

— Ну и семейка! Вы когда-нибудь повзрослеете? Вот-вот наступать, а они… Ей-богу, будто дети малые.

Рекс почувствовал осуждающие интонации в голосе доктора — и сам собой у него обнажился клык.

— И собачка у вас улыбчивая. Свинья неблагодарная: я его с того света вытащил, а он — с угрозами.

— Да ладно тебе, не ворчи, — обнял его за плечи Виктор. —

Потому и забежал, что скоро наступление. Драка предстоит серьезная. А на такое дело надо идти в хорошем настроении и на всякий случай в чистом белье. К тому же не вредно испросить прощения у всех, кого ненароком обидел. Сейчас, конечно, не до этого, но наши предки поступали именно так.

— Начитанный какой, прямо ужас! — театрально всплеснул руками доктор. — И когда ты все успеваешь? Неужели все это сказано в уставе: других книг я в твоих руках не видел.

— Доиграешься, Коля! Смотри, пожалуюсь Рексу.

Потом он отвел доктора в сторону и, виновато поглядывая на Машу, сказал:

— Спасибо, что вовремя предупредил. Рекс Машу догнал, и от бабки-повитухи мы ее спасли. Маша действительно беременна. Это же так здорово! У меня будет сын. Коля, дружище, надо любой ценой Машу сберечь. Не пускай ее вперед… Держи возле медсанбата, здесь все-таки потише. Погоди, не перебивай! Ты один знаешь все. Если что со мной, вот адрес матери: пусть Маша едет к ней и рожает в Москве. Помоги ей, Коля, помоги! В графе «отец» не должно быть прочерка. Я не знаю, кому какую писать бумагу, тем более у Маши еще нет развода, но надо, чтобы по совести, чтобы пацан не страдал. Ты все скажи. Кому надо… Это я так, на всякий случай, — перевел дух Виктор. — Умирать не собираюсь, но на войне это случается.

— Какая же ты все-таки с… — прочищая неожиданно запершившее горло, начал Васильев.

— Скажи: собака! — воскликнул Виктор. — Для тебя это слово ругательное, а для меня — лучшее изъявление дружеских чувств.

— Да ну тебя к черту, — махнул рукой Васильев. — Ладно, иди. Воюй спокойно А в своих проблемах будешь разбираться сам. На меня можешь рассчитывать только в одном: обещаю быть шафером. Все-таки фронтовые свадьбы не каждый день бывают, так что подарок — разные там пеленки-распашонки — за мной. Вручу, само собой, тайно, чтобы прилюдно не смущать невесту.

А невеста сидела возле Рекса и вычищала из шерсти колючки.

— Рексик, собаченька, — приговаривала она, — все бегаешь, все носишься по кустам да оврагам. Хозяин не дает покоя. Да? Он такой, я его знаю. Но делать нам с тобой нечего: раз уж выбрали его, будем бегать вместе. Ты там за ним присматривай, а то он вечно вперед лезет. Но ничего, остепенится! Станет отцом — и остепенится. Эх, собачка, и как я буду выпутываться, ума не приложу. Но назад хода нет, это решено. Решено, да?

Рекс внимательно посмотрел на Машу и медленно моргнул.

— Ну вот, раз и ты со мной согласен, значит, так тому и быть. Будет у тебя еще один хозяин: маленький, сладенький.

И вдруг Маша заплакала. Слезы так и брызнули. Она чувствовала, что ей неудержимо хочется не просто

плакать, а выть, откровенно, по-бабьи выть.

«Нет-нет, нельзя!» — приказала она себе. Но слезы текли ручьем. Чтобы не зарыдать в голос, Маша стиснула шею Рекса, зарылась лицом в шерсть.

Рекс ничего не понимал. Такого с ним еще не было.

Соленая влага стекала по шее, он ее слизывал и чувствовал такую невероятную и такую сладкую слабость, что не выдержал и жалобно, прямо-таки по-щенячьи, заскулил. И тут Маша зарыдала в голос.

— Что это вы? — изумился Виктор. — Что за концерт для солистки с собакой?

Но ни Маша, ни Рекс не обращали на него внимания. Виктор смущенно топтался рядом и не знал, что предпринять. Но вот Маша всхлипнула в последний раз, одним рукавом вытерла слезы, другим — собачью морду, поднялась, расправила складки гимнастерки и сияющими глазами взглянула на Виктора.

— Все в порядке, капитан. Не осуждайте. Бывает. Накопилось всякой всячины. Ну, что у тебя? Как живешь?

— Да так, беготня. Я, Маша, заскочил… Понимаешь, увидел цветы, и так захотелось тебя обнять.

— Обними.

— Неудобно. Люди смотрят.

— А мне удобно, — озорно улыбнулась Маша и крепко поцеловала Виктора.

— Ты смотри… поаккуратней, — наставительно начал Громов. — Бои будут серьезные. Вперед не лезь.

— Ты тоже.

— Ну, я — это я. Я — другое дело.

— Вот именно. У каждого свое дело. Ты, Витенька, не мельтеши и понапрасну не волнуйся. Тут уж как судьба распорядится… А я вчера гадала. У одной девчонки карты нашлись, так я не удержалась. Если карты не врут, предстоит нам с тобой дальняя дорога, потому что есть общий крестовый интерес. И утешимся мы маленьким-маленьким валетиком!

— Так тому и быть! — широко улыбнулся Виктор, уже не стесняясь, поцеловал Машу и побежал в расположение разведроты.

Именно в этот миг из-за леса брызнули первые лучи солнца. Они так рельефно и так четко высветили надвигающуюся с запада армаду самолетов, что Громов на секунду залюбовался этой картиной. В следующую секунду он понял, что надо немедленно искать укрытие. У самой кромки леса стояли закопанные по самую башню танки. Громов бросился к ним и юркнул под ближайший. Рекс пристроился рядом.

— А-а, Громов! — услышал Виктор хрипловатый басок.

— Ба, Маралов! — обрадовался Виктор. — Вот так встреча! Ты как здесь очутился?

— Своим ходом. Триста верст на гусеницах — и я на славной курской земле, — покусывая травинку, заявил танкист.

— И давно здесь?

— Трое суток.

— Отмахать триста верст и зарыться в землю? Вот-вот наступать, а вы по самые уши в черноземе. Что-то я тебя не понимаю.

— Эх ты, пехота, — хлопнул он Виктора по плечу. — Это ведь только кажется, что танк — броневой щит. Поджечь его ничего не стоит. Даже паршивая бутылка с зажигательной смесью останавливает эту массу железа. А для пушки или самолета нет лучшей мишени, чем «железный гроб». Так что я взял за правило: до поры до времени сидеть тихонько и не высовываться.