Солдат трех армий

Винцер Бруно

Дело в том, что генерал Гут, получив весьма дружелюбное приглашение командующего, опять вошел в раж:

— Американец вообще не вправе мне приказывать!

Когда я заметил, что Смит не приказывал, а просил и, кроме того, он возглавляет командование НАТО, которому мы подчинены, он закричал еще громче:

— Не желаю принимать участие! Я и не подумаю делать доклад перед этим журналистским сбродом! А вы еще хотите получить транспортные самолеты, чтобы эти подонки летели из Лара в Бюхель? Не может быть и речи. Добывайте автобус!

Было бессмысленно разговаривать с этим воинственным германцем. К тому же я хорошо понимал, что он боится делать доклад.

Вот

я и явился с пустыми руками в Рамштейн, не имея возможности обещать ни что генерал приедет, ни что нам дадут транспортные машины. Оказавшись в затруднительном положении, я позвонил в Бонн полковнику Шмюкле. Тот сразу разобрался в ситуации: он хорошо знал нрав генерала Гута. Я получил транспортные машины из министерской эскадрильи в Кёльне-Зелингене, и сверх того мне обещали, что генерал Штейнгоф заменит Гута, тем более что американцы охотно, предоставят немецкому генералу возможность высказать журналистам свое мнение относительно программы «Старфайтер».

Таким образом удалось предотвратить скандал, и все прошло в соответствии с программой. Я отнесся бы с полным безразличием к провалу этого предприятия, но в связи с моими планами я счел неразумным навлекать на себя новые, к тому же справедливые нарекания. Поэтому я «пробил дорогу», как и полагается офицеру по связи с прессой. В Рамштейне мы осмотрели образец «старфайтера», в Баден-Зелингене канадцы показали нам взлет по тревоге, а в Ларе французы с корректной сдержанностью, но и с нескрываемой гордостью щегольнули своими «миражами», которые Штраус не пожелал приобрести. На четвертый день мы полетели в Бюхель, где размещалась 33-я истребительно-бомбардировочная эскадра, которую возглавлял подполковник Крупински.

Там я, к своему удивлению, увидел, что рядом с генералом Штейнгофом, прибывшим из Бонна, чтобы сделать "доклад, расхаживает генерал Гут. По-видимому, ему стало неловко, когда он ознакомился с ежедневными донесениями об этой организованной с большим размахом информационной поездке известных журналистов из различных стран. К тому же Бюхель как-никак находился в районе, подчиненном его командованию, и, очевидно, генерал смекнул, что ему нельзя отсутствовать. Он явился, но через капитана Кезера широко всех оповестил, что, к сожалению, простужен. А в доказательство генерал иногда покашливал. Он все время старался отвертеться от выступления. Однако за обедом, за стаканом вина, он уже никого не удручал своей «болезнью».

Итак, вместо него обещанный доклад сделал генерал Штейнгоф, который рассказал о своей поездке в США, для закупки оружия и о программе вооружения бундесвера «старфайтерами». Мы узнали, что военно-воздушные силы должны получить около тысячи самолетов этого типа (позднее их оказалось семьсот), узнали, что «старфайтеры» могут быть использованы не только как истребители-перехватчики, но и как всепогодные истребители, разведчики и истребители-бомбардировщики — после соответствующего переоборудования и монтажа; мы узнали, что каждый такой самолет стоит семь миллионов марок, а на обучение одного пилота требуется свыше пятисот тысяч марок. В заключение Штейнгоф подчеркнул, что покупка именно этой машины необходима по политическим соображениям.

Сначала я предполагал, что он намекает на нашу зависимость от Америки, из-за чего мы были вынуждены отказаться от «миражей», предложенных нам французами. Но из того, что он говорил потом, я уловил, в чем фактически заключается дело. Эти американские машины оборудованы для атомной войны. Если США дают нам самолеты — носители ядерного оружия, то им придется дать нам для них бомбы.

В этом заключался расчет Франца Йозефа Штрауса, и его теперь поддержал генерал Штейнгоф.

Знаток дела, Штейнгоф с искренним восторгом отзывался о боевых качествах «старфайтеров». Фриц Книппенберг, сотрудник «Зюддойче рундфуик», толкнув меня в бок, шепнул:

— Вот с ним-то вы и должны мне устроить интервью. Моя аппаратура наготове!

Я поддразнил его:

— Однако, господин Книппенберг, после осечки с генералом Гутом вы зареклись не разговаривать с генералами. И вдруг передумали?

— Конечно! Этот Штейнгоф человек совсем другого склада. Он еще молод, горяч. Такой нашим слушателям потрафит.

Через неделю после этой поездки представителей печати я получил письмо от генерала Смита. Американец благодарил меня за содействие этому предприятию.

Из окна моего служебного кабинета я задумчиво разглядывал привокзальную площадь и вокзал, на коричневой каменной стене которого огромными буквами было написано: «Ami go home!»

Я вертел в руках письмо американского генерала. Оно было прислано курьерской почтой из немецкого города Рамштейн. Я предпочел бы, чтобы на конверте был почтовый штемпель Нью-Йорка или Вашингтона.

Никогда больше!

На международной пресс-конференции, посвященной происходившему в Женеве в мае 1959 года совещанию министров иностранных дел, выступил также генерал-лейтенант Национальной народной армии Гейнц Гофман, ныне министр обороны ГДР. Западногерманская печать была вынуждена не ограничиваться обычными нападками, но и признать, что выступление этого генерала было искусным и произвело большое впечатление. Я не рискнул бы даже представить себе, как держался бы в аналогичной ситуации наш командующий генерал Гут; он наверняка опозорил бы весь бундесвер.

Меня восхитило, что в своих ответах журналистам генерал Гофман так лаконично и уверенно осветил поставленные проблемы. Не возникало сомнения, что Германская Демократическая Республика сумеет дать отпор любому нападению и защитить мир вместе со своими союзниками. Что означают подобные предупреждения, я мог убедиться во время войны против Советского Союза.

В третий раз взял я в руки газету, в которой была опубликована беседа Вальтера Ульбрихта с профессором д-ром Вальтером Хагеманом. Убедительно обоснованные предложения Вальтера Ульбрихта о сближении и соглашении между обоими немецкими государствами выгодно отличались от истерических выпадов боннских политиканов.

Чаще прежнего я старался получить информацию по радиовещанию ГДР. Я слушал комментарии, беседы, узнавал имена, которые мне ранее были чужды или неизвестны. Я с интересом следил за дискуссиями, которыми руководили профессор Герхард Эйслер или Карл Эдуард фон Шницлер; а когда после речи профессора Альберта Нордена диктор сообщил, что ее передадут опять на другое утро, я чуть не сделал большую ошибку: чуть не посоветовал приятелю ее послушать. Я жил между двумя мирами.

Не будет преувеличением, если я скажу, что первые недели и месяцы 1960 года события в ГДР и все, что мне удавалось о них слышать и читать, занимали меня больше, чем информация, попадавшая на мой письменный стол. Я находился в состоянии раздвоенности между действительностью и надеждой; то была пора такого нервного напряжения, какого я никому не пожелал бы, но с которым мне необходимо было справиться — вплоть до того момента, когда я сочту, что пришло время осуществить принятое решение переселиться в Германскую Демократическую Республику.