Солдат трех армий
Шрифт:
Тогда становилось шумно, и по мере увеличения числа опорожненных бутылок усиливалась самоуверенная похвальба насчет предстоящей «конечной победы».
Впрочем, галдеж и пьяные выкрики не могли заглушить тревожные настроения, уже дававшие о себе знать в подсознании. Эти чувства было трудно выразить, о них никто не говорил, но все же они в конце концов вели к тому, что вечеринка приобретала характер оргии на вулкане; недаром уже тогда все чаще повторяли:
— Ребята, наслаждайтесь войной, мир будет ужасным!
Мужчины превращались в самцов, женщины становились самками, а отель превращался
Заканчивалась наша учеба на курсах. В один из последних дней Пьер спросил меня:
— Капитан, вы должны вернуться обратно в Россию?
— Разумеется, не только должен, но и хочу.
— Господи, зачем это?
— Там нужны солдаты.
Помолчав и задумчиво глядя на меня, Пьер продолжал:
— Вам не следует идти на фронт. Вы молоды, а жизнь прекрасна. Ради чего и ради кого вы пойдете на смерть? Я одного возраста с вами, капитан, может быть, мне снова придется сражаться, кто знает! Но я не хочу, чтобы оба мои сына когда-либо воевали.
— Если бы я имел сыновей, Пьер, я бы им того же пожелал. Но чтобы наконец наступил мир, я должен воевать. — Затем я прибавил: — Но почему вам пришло в голову, что вы, может быть, опять будете сражаться?
Он отвечал уклончиво:
— Немецкая армия потерпела тяжелое поражение под Курском. Американцы и англичане высадились в Сицилии и завоюют Италию. Гитлеру следовало бы кончать войну, он в России уже ее проиграл.
Пьер был в курсе событий. В газетах еще ничего не сообщалось о Курске и десанте союзников. Вне сомнения, источником его информации было лондонское радио. Может быть, и он принадлежал к Resistance [43] . Я еще ничего не знал о последних событиях. Но Пьеру я ответил:
— Вы правы, наши дела плохи. Но именно поэтому я должен вернуться в действующую армию. Разве вы, как француз, не поступили бы точно так же?
— Как француз — да, но как немец, ради Гитлера, — нет.
43
Resistance — движение Сопротивления.
Это были жестокие и откровенные слова. Но для меня тогда Гитлер все еще был неотделим от Германии.
Пьер продолжал:
— Вы погибнете в России.
Я не нашел ничего лучшего, как рассмеяться, а Пьер покачал головой, словно он хотел сказать: вы, немцы, все-таки туповаты.
В субботу, в шесть часов утра, наш эшелон должен был покинуть Париж. Я выдержал испытания по окончании курсов, и мне надлежало в качестве командира дивизиона самоходных артиллерийских орудий явиться в 19-ю танковую дивизию в районе Киева.
В ночь на субботу снова была воздушная тревога, англичане бомбили аэродром Орли и некоторые фабрики на окраине города. Но наш поезд точно в шесть отошел от вокзального перрона.
В излучине Днепра
Под обстрелом английских бомбардировщиков я покинул Париж и под обстрелом американских бомбардировщиков прибыл в Брауншвейг. Путь пролегал
После отбоя воздушной тревоги я попросил, чтобы комендатура предоставила мне жилище вблизи вокзала. Я получил номер в гостинице, в котором уже помещалось три офицера. На следующее утро я отправился в отдел комплектования 19-й противотанковой дивизии для инструктажа и получения обмундирования. С этого времени мне предстояло носить вместо френча короткий китель танкиста.
Снабженный новым командировочным предписанием, я отправился к месту дислокации моей дивизии, которую мне надо было разыскать где-то около Киева. В Кракове заканчивалось регулярное движение поездов. Я имел возможность только через несколько часов продолжать поездку в одном из эшелонов для отпускников. Таким образом, у меня было достаточно времени для того, чтобы справиться в железнодорожном управлении о местонахождении бюро моего брата Вилли. Вскоре я говорил с ним по телефону:
— Можешь ты прийти на вокзал? Здесь будет короткая остановка. Мне нужно ехать дальше в Киев.
— Надеюсь, ты все же переночуешь у меня?
— Сожалею, но это невозможно. Приходи, пожалуйста, на вокзал, я не могу тебе все рассказать по телефону.
— Хорошо, я постараюсь прийти поскорей.
В зале ожидания мы встретились за чашкой кофе такого качества, что было обидно за чашку, в которой его подали. Мой брат заявил без обиняков, что я не в своем уме.
— Дружище, у меня дома есть натуральный кофе и водка, ты получишь приличную еду, выспишься и завтра отправишься дальше.
— Сожалею, Вилли, но мне нужно явиться в дивизию.
— Какую ерунду ты городишь. Ты не имеешь представления о том, что здесь происходит. Мы ежедневно теряем несколько локомотивов и десятки вагонов. Может случиться, что ты простоишь где-нибудь на путях целый день, а то и дольше. Никто тебя не упрекнет, если ты туда прикатишь позднее. Они будут рады тому, что ты вообще явился.
Он всячески старался уговорить меня.
— Мы оба не знаем, как дальше сложатся дела, — сказал Вилли. — Вспомни о Сталинграде! Может быть, мы видимся сегодня в последний раз. Так что останься!
Я не остался. Я гордился своим повышением и с нетерпением ждал возможности участвовать в боевых действиях танковой дивизии. Я знал, что соединение, к которому я принадлежал с момента вручения мне приказа о переводе, ведет бои, и хотел как можно скорее туда добраться.
В пути я сразу же понял, что брат сказал мне правду. Поезд то и дело часами простаивал, ибо партизаны взорвали путь. На встречных путях стояли санитарные поезда, набитые ранеными. Командиры эшелонов, солдаты конвойных команд, железнодорожники и полевые жандармы лихорадочно бегали взад и вперед между путями и суетились вместе с взволнованно жестикулирующими венгерскими солдатами, несшими охрану железнодорожных путей; все они кричали, ругались, о чем-то друг друга расспрашивали и старались друг друга перекричать. Наконец паровоз засвистел, сопровождающие вскочили на подножки, двери вагонов захлопнулись и поезд снова медленно двинулся в путь, оставляя позади густое черное облако дыма и фыркая, словно некое чудовище доисторических времен.