Солдат трех армий

Винцер Бруно

— Как вы это себе представляете?

— Очень просто. Разумеется, не с помощью атомных бомб, тогда от людей ничего не останется. Но с помощью, дорогой мой, обычного оружия.

— Для меня самое важное — это чтобы мы жили спокойно, и я полагаю, что люди по ту сторону хотят того же. Мы защищаем то, что имеем. Это и есть наша задача.

— Вы не обидитесь, если я скажу, что у вас несколько странный взгляд на вещи? Разве мы можем жить спокойно, пока наши братья и сестры в Восточной зоне лишены свободы? Можно ли это допускать?

— В данной ситуации ничего изменить нельзя,

а уж с помощью войны и подавно. Опять повсюду были бы развалины.

Мой собеседник попрощался со мной. Его подразделение уже построилось и готово было двинуться вперед.

На ходу он, смеясь, сказал:

— Вижу, вижу, работа с прессой вас вконец испортила. Но в одном пункте мы с вами единомышленники: на бомбу я тоже не соглашусь.

Зазвучали слова команды, и подразделение двинулось в путь. Я смотрел ему вслед и думал: «Что ж, одиночка со своим особым мнением, придется этим субъектам включаться в общую колонну».

Рота прошла несколько шагов, и до меня донеслось:

— Запевать! Три, четыре!

И у стен домов загремела песня:

О родина моя,Силезия моя,С тобой на Одере увижусь я!

И роту ведет такой «одиночка с особым мнением»? Это подразделение частью состояло из добровольцев, согласившихся на продленный срок службы под влиянием нашей пропаганды в печати.

Бывали дни, когда у меня почти не оставалось времени для обычной работы, в которую входило и реферирование газет. Об «отрицательных» статьях полагалось рапортовать в Бонн.

Таких журналистов мы «брали на мушку». Каждый офицер по связи с прессой начинал с того, что заходил к ним в редакцию, пытался переубедить в беседе, воздействовать увещанием. Если это не помогало, их «замораживали». Когда происходило что-нибудь интересное, мы ставили об этом в известность все редакции, и только «отрицательные» не получали — «по недосмотру» — извещения. Большинство всегда сами начинали давать желательную для бундесвера информацию.

Другим средством воздействия были приглашения по совсем особому поводу. Немало было журналистов, которые весьма охотно соглашались слетать в Париж, получая изрядные командировочные и живя на полном и роскошном содержании у бундесвера, чтобы посмотреть главный штаб НАТО в Центральной Европе, а заодно ознакомиться с некоторыми другими, гораздо более соблазнительными достопримечательностями столицы Франции. И едва ли нашелся хоть один столь «отрицательный» журналист, которому удалось устоять.

Не раз вызывали нападки огромные затраты на бундесвер, о которых только немногие имели ясное представление. Один журналист предложил мне такой тест:

— Спросите ваших солдат, сколько миллионов содержится в миллиарде, и вы удивитесь.

Итог опроса меня и в самом деле поразил. На вопрос ответила правильно только горсточка солдат, я и сам ловил себя на том, насколько грандиознее выглядит в моем представлении почти десятимиллиардный бюджет бундесвера на 1958 год, когда я сознаю, что это целых десять тысяч миллионов марок.

Мне вспомнились бесконечные дебаты в комиссии

по делам строительства в Гамбурге, когда надо было утвердить расход — смехотворную сумму в одну-две тысячи марок на туалет в какой-то школе или на перестройку одной больницы. Однако я отбросил это напрашивавшееся сравнение, вспомнив, что в некой листовке, агитировавшей против ремилитаризации, мне на глаза попалось подобное же противопоставление. Когда я встретил журналиста, предложившего мне тест на тему о миллионе, я попытался объяснить ему, почему необходимы расходы на вооружение. Но он мне ответил:

— По-моему, вы обходитесь нам слишком дорого, если сопоставить с этим расходы на другие, более необходимые вещи. Например, обучение пилота реактивного истребителя стоит около миллиона марок. К сожалению, очень дорого, если мы сравним это, скажем, с расходом на обучение студента медика. Один учится летать, другой — лечить больных. Однако будущий врач должен сам платить за обучение.

— По ту сторону, в Восточной зоне, тоже есть армия. Прикажете нам это терпеть?

— Надо бы сперва разобраться, кто раньше начал. Позвольте вам напомнить, что у нас уже было ведомство Бланка с господином фон Манштейном в качестве консультанта, когда у них было только одно подразделение полиции. Но пусть об этом спорят другие. Пожалуйста, не воображайте, что я замаскированный коммунист, Я же не могу не думать о том, какую уйму домов мы построили бы за эти денежки. А мы делаем ракеты и бомбы, чтобы использовать их там, где что-то еще уцелело.

— Никто этого не желает, напротив, мы хотим спасти мир от разрушения.

— Ладно, ладно, знакомая песня! Вам лично я готов даже поверить. Но откройте мне, пожалуйста, зачем в бундесвере такое количество штатных офицеров? На тысячу девятьсот солдат приходится один генерал, на сорок семь подчиненных — один офицер штаба. Бюджет на 1957 год предусматривает двадцать шесть тысяч офицеров. Значит, у нас на каждые девять солдат будет по офицеру. Разве это не безумие?

— Тут что-то не так.

— Не так, господин капитан. Погодите, у меня вот тут записано! Вы можете найти эти цифры в «Боннер корреспонденц» от 4 января 1957 года. Я ведь это не с потолка взял.

— И все же мне кажется, что число их несколько преувеличено, я проверю.

— Вам нужно больше читать, вы ведь офицер по связи с прессой, больше читать и сопоставлять. Но вы, помнится, служили в рейхсвере?

— Служил, а это при чем?

— За время своей многолетней службы в рейхсвере вы прошли курсы обучения для унтер-офицеров и для кандидатов в офицеры, верно?

— Да, вы и в этом не ошиблись.

— Видите, вот вам и аналогия! В то время сто тысяч человек получило квалификацию как резерв командного состава для будущей армии великого германского рейха; а теперь бундесвер сразу же принимает вас, потому что вас, вермахтовцев, много. Вы и есть костяк армии.

Я отнесся к этому журналисту как к заядлому злопыхателю, однако не мог с ним кое в чем не согласиться. Его рассуждения, безусловно, не лишены были логики, но крайне неудобны, если вы не в состоянии ответить на них сколько-нибудь вразумительно.