Солдат удачи
Шрифт:
Ему казалось, что он сумеет это сделать. Ведь до сих пор удача была его верной спутницей.
Данниты на передней палубе, смешавшись в кучу и размахивая копьями, с энтузиазмом дырявили корзины. Раковины на поясе Рууна позеленели; близился вечер, над рекой парило, воздух стал душным и слишком влажным.
– Жарко, – заметил Дарт.
– Жарко, – согласился Руун и протянул ему флягу. – Самое время освежиться. Пей, Дважды Рожденный!
Это было вино, крепкое и ароматное, – вероятно, из виноградных ягод или других неведомых плодов. Дарт глотнул, в удивлении вскинул брови и, запрокинув голову, присосался к
Руун беспокойно зашевелился и потянул сосуд к себе.
– Аррхх… это же тьо… крепкий тьо… Ты уверен, что не умрешь, Дважды Рожденный? Случись такое, Кордоо спустит с меня шкуру, а тебе придется рождаться в третий раз!
– С чего мне умирать? – Дарт неохотно выпустил фляжку.
– Рами не любят тьо, у рами другой напиток, из меда, – сообщил Руун, сделав основательный глоток, а за ним – второй и третий. – Рами не похожи на даннитов – если пьют тьо, сильно болеют. И еще у них хвост опускается… тот, что спереди, между ног… Потом не запрыгнуть на самку.
– Я – другой рами, из очень далеких мест, где пьют тьо от красного времени до синего. И все хвосты стоят торчком. Я могу выпить больше любого даннита.
– В самом деле? Тогда бери и пей!
Тяжесть постепенно возрастала, но вино наполнило Дарта чувством невыразимой легкости. Он отхлебнул пару раз, возвратил флягу Рууну и бросил взгляд на упражнявшихся копьеносцев.
– Вашим воинам приходилось сражаться с тьяни?
– Бу-у… – Его собеседник оторвался от горлышка и вытер мех на нижней челюсти. – Нет, конечно, нет. Мы живем далеко друг от друга, каждый в положенном месте, в своих жилищах и городах. Зачем нам сражаться и что делить? Только волшебные зерна, когда случается балата… Но балата – такая же редкость, как рами, который любит тьо.
– Однако ты его видишь, – Дарт хлопнул ладонью по груди и потянулся к фляжке. – Объясни мне, Руун, кто же такие ваши воины? Те, что бьются сейчас с корзинами?
– Разве н-не понятно? – Язык Рууна слегка заплетался. – Я ведь с-сказал: воины – с-сыновья пятнадцати отцов… ссс… с-сборщики фруктов и ягод… п-плетельщики корзин… а есть такие, что делают ремни и паруса или ищут раковины… или добывают таато и деревья для плотов… вс-се молодые, еще н-не избранные женщинами… Оч-чень с-свирепые и смелые!
– А кто твой брат Кордоо? Вождь, опытный в делах войны?
– Аррхх!.. Он – С-судья, н-не опускающий хвост… он мирит тех, кто с-спорит… с-спорит из-за плодовых деревьев или отмелей с раковинами… Вс-се его с-слушают! Вс-се! И в Грр-ремучих Гейзерах, и в Рр-радужных Водах, и в Сс-серых Осыпях… П-потому его и п-послали!
Фляга показала дно.
– Кажется, у тебя опустился хвост, – заметил Дарт.
– Н-не может б-быть!
Руун встал. Стоял он довольно прямо, но лишь по той причине, что хвост еще слушался хозяина. Руун обхватил им ближайшую подпорку галереи.
– Ещ-ще?
– Конечно. Сделайте милость, сударь мой.
Руун исчез, но вскоре объявился с полной фляжкой, которую они прикончили в добром и нерушимом согласии. Беседа тем временем продолжалась и становилась все теплей и доверительней; Дарт спрашивал, Руун с охотой отвечал, и, хоть его речи были уже невнятными, молола мельница исправно, и мука сыпалась
Изложив свое мнение о расе тиан, Руун расслабился, свесил голову и начал похрапывать. Дарт спать не хотел. Вино играло в его жилах, но не туманило мысли, а подгоняло их, как гонит всадник притомившегося скакуна. Под этим кнутом мысли ускорили бег, а затем обернулись видениями: будто сидит он не на даннитским плоту, а у стола в харчевне, который прогибается под дюжиной бутылок, кубками с вином и блюдом с каплунами, и будто пирует и пьет не один, а в дружеской компании. Их было трое, его друзей; фигуры их тонули в полумраке, но лица он видел отчетливо – пожалуй, впервые с тех пор, как пробудился к новой жизни на Анхабе.
Одна физиономия – грубоватая и щекастая, пышущая уверенностью и силой; лицо другого – юное, с черными глазами и щегольскими усиками, с румянцем на щеках, покрытых, словно персик осенью, бархатистым пушком; черты третьего, мрачного сурового мужчины, поражали тонкой красотой и благородной бледностью. Эти трое казались такими разными, такими непохожими друг на друга! Объединяло их лишь одно: они взирали на Дарта с любовью и упреком.
– Что же вы наделали, друг мой! – произнес бледный. – Явились в тихий край, посеяли соблазн в мирных душах… Нехорошо!
– Дьявольский соблазн! – поддержал юноша с румяными щеками. – Эти бхо, эти гомункулусы, которых жаждут местные пейзане, – порождение дьявола! Я в том уверен – ибо, как говорят нам святые отцы, дьявол поспевает всюду и всюду строит каверзы и раздувает неприязнь. Представьте, что теперь произойдет: у вашей ямы встретятся союзники, хвостатые и бесхвостые, и будут резать этих… как их… чешуйчатых жаб… Ну а чешуйчатые будут резать хвостатых и бесхвостых… Не правда ли, веселая картина?
– И чем бы ни закончилось побоище, кто бы ни победил, оставшиеся передерутся меж собой, – заявил щекастый. – Готов прозакладывать в том свою бессмертную душу и новую перевязь! Шитую золотом, из лучшей кордовской кожи!
– Так, без сомнения, и случится, – грустно усмехнулся бледный. – Гордыня, зависть, неприязнь к чужакам и жажда обладания… Разве вы не помните, что на Земле терзают и убивают по тем же пустым причинам? Разве не помните, как погибла ваша возлюбленная? Не позабыли еще ее имя?
– Не позабыл… Я так хочу вернуться! К вам и к ней…
– К нам вы уже не вернетесь. Tempus fugit – время бежит, как говорили римляне… Однако не сожалейте об этом, а думайте, как уменьшить жертвы, если нельзя исправить всего содеянного. – Бледный, с благородным лицом, вздохнул и покачал головой. – Мне жаль вас, мой несчастный друг… вы виноваты, вы развязали здесь войну… Не рыцарский поступок!