Солдат удачи
Шрифт:
Впрочем, теперь уже открылись дипломатические каналы с Англией, и всего через неделю в крепость прибыл мистер Колкьюхоун — консул в Бухаресте, чтобы вызволить Горацию.
— Но как же мой муж, мистер Колкьюхоун? Я не хочу расставаться с ним.
Консул прижал к глазу монокль и прокашлялся:
— Леди Горация, я ничего не могу поделать. С одной стороны, он британский подданный, но с другой — еще и офицер австрийской армии. Иностранная служба уполномочила меня забрать отсюда только вас. Джон Джозеф поднялся со словами:
— Горация, ты должна ехать. Мистер Колкьюхоун выполняет приказ.
Мистер Колкьюхоун поклонился. Это был типичнейший английский дипломат: сорокалетний, слегка седеющий, с отличными манерами. Он произнес:
— Капитан Уэбб Уэстон прав, миледи. Карлсбург находится прямо на линии наступления австрийских войск. Ваша разлука с мужем не продлится долго. А теперь я покину вас на минуту, чтобы вы могли попрощаться.
Когда он вышел, Джон Джозеф и Горация не сказали друг другу ни слова: единственный поцелуй, в котором слились их губы, значил больше, чем они смогли бы вложить в любые слова. Потом Горри повернулась, взяла Лули под мышку и пошла к дверям, не оглядываясь. Идиллии пришел конец. Никогда больше они не будут так близки.
Восемь недель спустя Джон Джозеф уже стучался В двери комнаты, которую они с Горацией занимали в Вене в казармах для женатых. Он выглядел усталым и очень худым, но на лице его сияла улыбка. Прежде чем они должны были отправиться в полк (Джон Джозеф — по приказу, а Горация — по доброй воле), у них оставалась впереди всего одна ночь. Венгры уже были почти разбиты, и, чтобы довести войну до победного конца, нужно было как следует собраться и нанести решающий удар. Через несколько часов Джон Джозеф и Горация уже направлялись к крепости Коморн; Лули на сей раз осталась в Вене, в хороших руках.
И вот перед ними раскинулась огромная цитадель, угрюмо нависшая над берегом Дуная. Джону Джозефу показалось, что он ее уже где-то видел. Неужели это то самое место, которое являлось ему в тех странных, кошмарных сновидениях?
— Что с тобой? — перебил его мысли голос Горации.
— Ничего, а что?
— Ты слегка дрожишь. Тебя что, угнетают размеры этой крепости?
— Честно говоря, да. Я не ожидал увидеть ничего подобного.
Они молча смотрели на постройки, составлявшие цитадель. Это было поистине грандиозное сооружение. На правом берегу стоял Зандберг — форт поменьше, защищенный десятью блокгаузами, расположенными таким образом, что при штурме их приходилось бы брать только последовательно. За Зандбергом находились дунайские укрепления и укрытие, рассчитанное на две тысячи человек. Прежде чем можно будет приблизиться к основной цитадели, стоявшей на левом берегу, эти две твердыни, построенные пфальцграфом и раскинувшиеся на 18 000 футов, должны были пасть под натиском императорских войск.
— Это невозможно, — сказала Горация и тут же прикусила язык в страхе, что ее услышит проезжавший мимо австрийский майор: офицерских жен старались не пускать в здешний гарнизон, поскольку намечалось решающее сражение.
— Молю Бога, чтобы нам не пришлось слишком долго осаждать эту крепость, — ответил Джон Джозеф. —
— А если будет сражение?
— Сейчас это не имеет смысла. Чтобы штурмовать такую твердыню, понадобится семьдесят пять тысяч человек.
— Тогда я останусь здесь столько, сколько ты мне позволишь.
Джон Джозеф взял ее руку и прижал к губам. Он так любил ее, что слезы навернулись у него на глаза.
— Горация, — произнес он, — если Коморн меня доконает, я хочу, чтобы ты не забывала о Джекдо. Он — наш друг и прекрасный человек, и он сможет помочь тебе лучше, чем кто бы то ни было.
Горация молчала, думая о словах мужа, но эти слова лишь вертелись у нее в голове как пустые звуки, и смысл их до нее не доходил.
— Я не хочу об этом говорить, — произнесла она наконец. — С тобой ничего не случится. Я этого не допущу.
Джон Джозеф печально улыбнулся:
— Я слышал поговорку: «Чему быть — того не миновать». Ты — жена солдата и должна смотреть правде в глаза. Если я умру, Горация, Саттон останется тебе, пока ты не выйдешь замуж снова. Когда это произойдет, замок перейдет к дяде Томасу Монингтону, но для тебя я оставляю тысячу фунтов годового дохода. Я не хочу, чтобы ты терпела нужду, пока не найдешь себе нового мужа.
— Прекрати! — закричала Горация. — Прекрати это! — По ее щекам заструились горячие слезы. — Никогда больше не смей говорить об этом! Я не могу этого слышать!
— Хорошо, — ответил Джон Джозеф. — Но что бы ни произошло, помни, что я буду любить тебя до самой смерти.
— Молю Господа, чтобы я умерла раньше, — ответила Горация и повернула свою лошадь к большому лагерю, раскинувшемуся по берегам Дуная настолько, насколько простирался взор.
В свете полной августовской луны Кловерелла и Джей плясали в волшебном круге, двигаясь по спирали к центру, а потом обратно, от центра. Танец назывался «Город Троя». Он был очень древний: фигуры танца должны были представлять лабиринт, напоминавший стены Трои. Кловерелла и Джей пели громкими и чистыми голосами: так они поклонялись природе и древнему волшебству.
Но на сей раз их по обыкновению бодрое настроение им изменило, и Кловерелла наконец села, протянув двенадцатилетнему сыну каменную бутыль с вином и глиняную трубку.
Через несколько минут Джей, попыхивающий трубкой, нарушил молчание и проговорил ломающимся от приближающейся зрелости голосом:
— Что-то случилось? Ты танцевала «Город Трою», чтобы проникнуть в тайны?
Его мать глубоко вздохнула:
— Да. Все плохо; Джей. Проклятие пробуждается, дорогой мой.
Джей в ужасе взглянул на мать.
— Я так и думал, — его голос прозвучал на октаву ниже обычного, словно он за одно мгновение стал взрослым. — Оно собирается поразить хозяина?
— Не знаю. Возможно. А ты будешь грустить, если это случится?
— Конечно, да, — Джей снова превратился в ребенка, голос его зазвучал обиженно и возмущенно. — Как ты можешь меня об этом спрашивать?
— Не надо обид, — отозвалась Кловерелла, глубоко затягиваясь. — Я просто хотела знать, насколько ты к нему привязан.