Солдат всегда солдат. Хроника страсти

Форд Форд Мэдокс

Вы должны понять, что она питала к Эдварду болезненную страсть — страсть, переходившую в ненависть. И ведь она жила с ним долгие годы, и годами у нее не находилось для него ни одного нежного слова. Не знаю, как она выдерживала. Поначалу ее просто выдали за него замуж. До женитьбы она была одной из семи дочерей на выданье в ирландской семье, жившей в необустроенном, неухоженном доме, куда она вернулась, окончив школу при святой обители, о которой я так много здесь пишу. С момента ее возвращения и до описываемых событий прошел всего один год: ей только исполнилось девятнадцать. Более неопытной девушки нельзя себе представить. Могло показаться, что ни с кем из мужчин, кроме священника, она вообще никогда не разговаривала. Едва выйдя из стен святой обители, она тут же замкнулась в стенах родительского дома, который был едва ли не большей кельей, чем любой женский монастырь. Посудите сами: семь дочерей, не знающая покоя мать, вечно озабоченный отец, в которого трижды за тот год, пока Леонора жила с родителями, стреляли местные арендаторы, укрывшиеся с дробовиками в изгороди. Женскую половину дома

смутьяны не трогали — наоборот, даже выказывали уважение. Раз в неделю одну из барышень — семь дней, семь дочерей — мать по очереди брала с собой на прогулку в видавшей виды плетеной коляске, в которую был запряжен толстый обленившийся пони. Иногда они ездили с визитами, но и это бывало так редко, что, по заверениям Леоноры, она всего три раза за весь год после возвращения из монастырской школы была в гостях в чужом доме. Все остальное время семь сестер были предоставлены самим себе. Чем они занимались? Бегали в заросшем саду среди запущенных шпалер, играли в теннис на лужайке или в мяч в дальнем его конце, где фруктовые деревья давно уже не плодоносили. Рисовали акварелью, вышивали, переписывали в альбом стихи. Один раз в неделю ходили в церковь на службу, другой раз — исповедоваться, и все в сопровождении старой нянюшки. Они были счастливы, поскольку другой жизни не знали.

Поэтому, когда однажды из города приехал фотограф, чтобы специально снять их, семерых, в саду под старой яблоней, поросшей серым лишайником, из-под которого кое-где проглядывал красноватый ствол, они сочли это безумным расточительством.

Однако это не было безумием.

За три недели до этого события полковник Поуиз отправил полковнику Эшбернаму письмо такого содержания: «Послушай, Гарри, может, твой Эдвард женится на одной из моих девочек? Для меня это был бы подарок судьбы, иначе я совсем спячу. А так — одна выскочит, и за ней все другие».

Дальше он расписывал, какие замечательные у него дочки: высокие, стройные, аккуратненькие, без глупостей — все честь свою блюдут. Он также напомнил полковнику Эшбернаму о клятве, которую они друг другу дали за ночь до свадьбы — а женились они, хоть и в разных приходах — первый в католическом, второй в протестантском, — зато в один день: что когда придет пора, сын одного женится на дочери другого. Ведь миссис Эшбернам была урожденная Поуиз и всю жизнь считала себя лучшей подругой миссис Поуиз, матери Леоноры. Солдатская жизнь их мужей разлучила их, встречались они редко, зато писали друг дружке регулярно. Что только не описывали! Всякие мелочи — то зубки прорезались у Эдварда и у старших дочерей, то как лучше поднимать на чулке петлю, если она расползлась по всей длине. И пусть встречались они редко, но благодаря переписке сумели сохранить (несмотря на годы и боль в суставах) живой интерес друг к другу, общие темы для разговора и целый арсенал воспоминаний. Потом пришла пора совершеннолетия, дочки Поуизов одна за другой оканчивали церковную школу, где они учились, пока полковник служил, и, чтоб им было куда возвращаться, полковник вышел в отставку с твердым намерением обустроить семейное гнездо. Так уж получилось, что чета Эшбернамов ни разу не встречалась ни с одной из дочек Поуизов, хотя это странно, потому что, в отличие от барышень, родители Эдварда Эшбернама брали его с собой на встречи с Поуизами, когда те приезжали в Лондон. Эдварду тогда было двадцать два, и, по-моему, он был так же чист душой и телом, как и Леонора. Удивительно, до чего долго молодой человек в этом мире может сохранять невинность мысли.

Отчасти в этом виновата мать, которая за ним очень следила, отчасти школа, — в привилегированном закрытом интернате Уинчестера подчеркнуто блюли чистоту нравов. Еще сыграло свою роль то, что Эдварду всегда претили грубая речь и откровенные пошлые анекдоты. В школе он держался подальше от всего такого. Его интересовали армейская служба, математика, земельная собственность, политика и — по странной прихоти — литература. В свои двадцать два он зачитывался романами Вальтера Скотта, «Хрониками» Фруассара. [60] Миссис Эшбернам не могла нарадоваться на сына и почти каждую неделю в письмах к миссис Поуиз делилась своей радостью.

60

В своих знаменитых « Хрониках» Жан Фруассар(1333? — 1400), французский придворный летописец и поэт, отразил события 1327–1400 гг., главным образом Столетней войны. В поэзии известен авантюрным романом в стихах «Мелиодор».

Но вот однажды, возвращаясь вместе с ним из Лордз [61] по Бонд-стрит, она заметила, как Эдвард вдруг оглянулся и пристально посмотрел на элегантно одетую девушку, проходившую мимо. Встревожившись, она написала об этом случае миссис Поуиз, объясняя, что со стороны Эдварда это было чисто инстинктивное движение. В то время он был настолько рассеян из-за напряжения, вызванного экзаменационной зубрежкой, что просто не отдавал отчета в своих действиях.

Именно это письмо миссис Эшбернам к миссис Поуиз и послужило причиной того полушутливого-полусерьезного послания полковника Поуиза к полковнику Эшбернаму, о котором я рассказывал. В ответ Эшбернамы послали совсем игривое письмо — мол, пусть полковник Поуиз покажет свой товар лицом. Так возникла идея с фотографией. Я ее видел: на ней действительно все семь сестер, в белых платьях, все на одно лицо — у всех девушек, кроме Леоноры, непропорционально большие подбородки и глуповатый взгляд. Прямо скажу: не лучшая фотография —

от такого соседства и Леонора могла показаться чуть ли не дурнушкой. Но, слава богу, не было бы счастья, да несчастье помогло: прямо ей на лицо падает черная тень от яблоневой ветки, и поэтому лица не видно.

61

Лордз— спортивная площадка для игры в крикет в северной части Лондона, в Сент-Джон-Вуд, названная по имени мастера крикета Томаса Лорда (1755–1932).

Так началась полная волнений полоса в жизни полковника Поуиза и его супруги. Дело в том, что, получив фотографию, миссис Эшбернам без обиняков написала своей подруге: ничто так не успокоило бы ее материнское сердце, как женитьба сына на одной из дочерей миссис Поуиз, если, разумеется, он выкажет к тому желание. Ведь для ее Эдварда самое важное — это любовь, добавляла она в письме. Так что бедным Поуизам пришлось сильно исхитряться, чтобы свести вместе молодых людей, да так, чтобы вышел толк.

Их страшили расходы, в которые их могла ввергнуть дальняя поездка одной из дочерей в Брэншоу. Потом, их пугал сам выбор: они выберут, а Эдварду не понравится. С другой стороны, они боялись крупных расходов, связанных с визитом Эшбернамов: одна мысль о том, что придется готовить еще и на гостей, потребуются дополнительные простыни, приводила их в ужас. Ведь это значило, что им самим — уже после отъезда гостей — придется надолго сесть в буквальном смысле на хлеб и воду. И все же они рискнули, и вот настал день, когда семейство Эшбернамов в полном составе пожаловало в их богом забытое имение. По части развлечений хозяева могли предложить Эдварду немногое: поохотиться с ружьишком, посидеть с удочкой — и досыта насладиться обществом барышень. Последнее, должен сказать, произвело куда большее впечатление на миссис Эшбернам, чем на ее сына. Барышень держат строго, и глупостей они себе не позволяют, решила она. Их и в самом деле держали так строго, что Эдвард невольно вел себя с ними скорее как с товарищами по играм, чем с девушками на выданье. Пока, наконец, однажды вечером миссис Эшбернам не завела с сыном разговор, какой рано или поздно матери-англичанки заводят со своими отпрысками. Не берусь сказать, что именно произошло во время разговора, но, по-моему, какой-то криминал во всем этом был. Во всяком случае, наутро полковник Эшбернам сделал от имени сына предложение Леоноре. Такого поворота чета Поуизов явно не ожидала: Леонора была третьей по старшинству среди сестер, и, сообразно приличиям, Эдвард должен был бы жениться на самой старшей. На этот счет у миссис Поуиз не было ни малейших сомнений, и она готова была отказать жениху. Тогда полковник, ее муж резонно заметил, что визит гостей уже обошелся им в пятьдесят фунтов, не считая дополнительно нанятой прислуги, взятого на стороне выезда, покупки кроватей, постельного белья и лишних скатертей. После этого оставалось одно — жениться. Так Эдвард и Леонора стали мужем и женой.

Не знаю, стоит ли во всех подробностях прослеживать историю их постепенного и полного охлаждения друг к другу. Может быть, и стоит. Однако я многого не знаю, Леонору мне расспрашивать неловко, Эдварда — уже поздно. Я, например, даже не знаю толком, был ли Эдвард влюблен в нее. Совершенно точно она приглянулась ему больше, чем другие сестры. Он даже заупрямился, сказав, что если не она, то он ни на ком не женится. Конечно, до свадьбы он говорил ей всякие красивые слова, начитавшись разных книжек. Но чувства его, похоже, не были затронуты вовсе — он просто очень спокойно, без всякого сердцебиения взял и увел девушку, которая к тому же не сопротивлялась. Впрочем, все это было так давно, что к концу жизни он, несчастный, вспоминал эту историю как что-то очень далекое и туманное. К Леоноре он испытывал глубочайшее уважение.

Его благоговение не знало границ. Все восхищало его в ней: ее честность, душевная и физическая чистота, практическая жилка, бархатная кожа, роскошные волосы, твердость веры, чувство ответственности. Он был горд, что у него такая жена.

Но вот тянуть к ней его не тянуло. На самом деле, мне кажется, он не любил ее потому, что она никогда не грустила. А ему в жизни больше всего нравилось утешать того, кто грустит, страдает, печалится. Леоноре же это не требовалось. Может, в начале их совместной жизни она была слишком послушна. Я вовсе не хочу сказать, что она была покорна, что она смотрела ему в рот и повторяла за ним его же слова. Ничего подобного. Но сам факт, что она досталась ему, как безропотная непорочная дева из средневековой легенды, многое предопределил. Вдобавок, ее всю жизнь учили, что первым делом женщина должна подчиняться. Вот на эту удочку Леонора и попалась.

В отличие от Эдварда, у нее чувство восхищения мужем очень быстро переросло в глубокую любовь. У него, может, сердце и не билось учащенно при виде ее, а она, по ее собственным словам, становилась другим человеком, видя, как он идет ей навстречу с другого конца бальной залы. Она смотрела на него преданнейшими, восторженными, благодарными глазами, полными любви. Он был для нее, в прямом смысле слова, духовным отцом и наставником: еще бы — перед ней, неопытной девочкой, вчерашней школьницей, он раскрыл чуть ли не райские врата. Мне трудно представить условия жизни супруги английского офицера. Но, наверное, у них бывали и застолья, и встречи, и галантные мужчины, справедливо внушавшие ей чувство восхищения, и женщины с изящными манерами, обращавшиеся с ней, как с ребенком. Ее духовник, разумеется, благословил ее новый образ жизни, Эдвард очень мило позволил ей перед отъездом из дому сделать небольшие подарки сестрам в обители. Преподобной матушке он тоже понравился, и первые пять-шесть лет Леонора была на верху блаженства от счастья.