Солдат. Политик. Дипломат. Воспоминания об очень разном

Егорычев Николай Григорьевич

В наши обязанности входило патрулирование лесных дорог. Мы непрерывно ходили по двое и, если нам кто-то попадался, проверяли документы.

Никаких расстрелов в заградотряде я не видел. Командование, офицеры и солдаты уже знали, что война – это не только наступление, но и отход. Поэтому расстреливать за отход и создавать для этого специальные заградотряды не было смысла.

Я помню единственный случай, когда командир батальона на моих глазах расстрелял паникера. Дело было так. После боя мы не успели еще создать настоящей линии обороны, то есть не закопались. В это время появились немецкие

танки и пехота. Началась паника. Незадолго до этого нам прислали пополнение из Узбекистана. Плохо подготовленные оказались солдаты, паникеры. В первом же бою, увидев движущиеся на нас танки, все эти новобранцы поднялись и побежали сплошной лавиной в тыл. А немцы тем временем расстреливали их из минометов наповал.

Тогда командир батальона встал во весь рост и скомандовал: «Стоять, назад!!!» Те продолжают бежать. Командир вынимает пистолет и на глазах у всех стреляет в одного из паникеров. Остальные сразу остановились и вернулись на свои места.

Этого командира несколько месяцев таскали на расследование, обвиняя в том, что он превысил свои права! Но его и защищали, потому что в той обстановке остановить обезумевших людей было невозможно и они неминуемо были бы все расстреляны немцами. Мы, уже воевавшие бойцы, были на стороне командира батальона: он выстрелил в одного, чтобы спасти многих.

Ремень отца

В 1942 году на Северо-Западном фронте шли очень тяжелые и упорные бои. Мы там не отступали. Три месяца дивизия стояла насмерть в глухой обороне.

Наша рота была самой крайней на этом фланге – около семидесяти человек почти на километр линии фронта. Рядом сильный, хорошо вооруженный противник. Каждая боевая ячейка наших легких земляных укреплений пристреляна немецкой артиллерией и минометами. За три месяца состав роты сменился трижды. Лишь несколько человек уцелели чудом. А на фронте иногда бывали и чудеса. Иначе не назовешь то, что случилось со мной на рассвете 10 августа 1942 года. В это утро я родился второй раз.

Весь день 9 августа и почти всю ночь шел тяжелый бой. Было много раненых и убитых. Но важнейшую высоту у населенного пункта Полново на берегу озера Селигер, на которой возвышалась, как крепость, старинная русская церковь, мы взяли.

Немцы были взбешены нашей дерзкой операцией, когда значительно меньшими силами мы выбили их с хорошо укрепленных позиций, и контратаковали нас девятнадцать раз, а мы упорно теснили их, сражаясь за каждый метр нашей земли. Потери с обеих сторон были большие.

К утру обе стороны выдохлись. Контратаки немцев становились все слабее и, наконец, прекратились совсем. Поступила команда окопаться поглубже. Чуть брезжил рассвет. Я лежал на левом боку и окапывался саперной лопатой.

Думаю, скорее по звуку, чем в бинокль, немец засек мое положение и полоснул автоматной очередью. Я вдруг почувствовал сильный удар в живот. Потом боль. Пронеслась мысль: ранило!

Ночь была холодная, поэтому я был в шинели. Когда я расстегнул шинель и снял толстый отцовский ремень, увидел, как у меня на животе из ран, пробитых пулей, хлещет кровь. Ну, думаю, все, конец мне пришел. Я знал, что с ранениями в живот на фронте, как правило, не выживают, так как операцию надо было делать не позже

чем через два-три часа, иначе перитонит и мучительная смерть.

Уже рассвело. Я решил встать в полный рост и идти в тыл. Немцы были в сорока метрах. «Пусть добивают, чем мучиться», – думал я. Добивать меня они не стали, видимо, видели, что уходит смертельно раненный.

Кое-как я добрался до церкви, в которой расположился перевязочный пункт. Тяжелораненых несли на обработку вне очереди, а так как я пришел своим ходом, пришлось ждать. Я сидел, скрючившись, зажимая, как мог, свою рану. Наконец подоспела и моя очередь. Хирург внимательно осмотрел рану и сказал:

– Ты у меня сегодня девятый с ранением в живот. Восемь человек, – он сложил руки крестом, – наверняка погибнут, а ты будешь жить. Ранение у тебя касательное. Полсантиметра глубже или один сантиметр ниже, и был бы среди них.

Так в это утро я родился второй раз. Спас меня отцовский ремень, да и немцы пощадили, не стали добивать. Пуля по касательной попала в ремень и чуть-чуть изменила направление…

Ремень этот я не сохранил. Да и зачем он был мне тогда нужен с двумя рваными дырами? Это сейчас бы я его очень бережно хранил, а тогда от каждого грамма лишнего веса мы старались избавиться. В рюкзаке должны быть патроны, диски для автомата, котелок и ложка – все. Даже портянки не всегда были запасные.

В медсанбате я пробыл всего дней восемь и оттуда вернулся на передовую в свою роту. После первого ранения я не успел получить сапоги, а из госпиталя нас всех выписывали обутыми кое-как. Так я и остался в обмотках. Когда уже подходил к нашим окопам, у меня вдруг одна обмотка размоталась. Я наклонился, чтобы ее поправить, и в это время осколок снаряда просвистел у меня над головой и врезался в землю. Если бы не наклонился, наверняка был бы «готов». Опять судьба!..

Гибель роты

После тяжелейших боев за господствующую высоту с церковью на самом берегу озера Селигер в районе села Полново наша «рота боевого состава» закопалась в землю всего в нескольких десятках метров от противника и находилась в глухой обороне в течение более четырех месяцев. Было очень тяжело. Раненых почти не было. Только убитые, так как ранения были в голову. Нервы у бойцов не выдерживали. А любая оплошность стоила жизни. Спать приходилось урывками.

Дело в том, что окопы у нас были отрыты в полный рост и хорошо освещались солнцем. Долгое противостояние привело к тому, что немецкие снайперы пристреляли каждую амбразуру и вели огонь прицельно. Мы почти каждый день выносили одного, а то и двух убитых бойцов из окопов, пока не разгадали маневр врага.

Ранение, как правило, было смертельным, потому что амбразуры были на уровне головы. И вот, скажем, идет человек по окопу в полный рост. Немцы видят, что в нашей амбразуре промелькнул солдат. Они знают, что через две секунды он появится в другой амбразуре, и ровно через две секунды стреляли по этой амбразуре…

Потом мы до того привыкли к обстрелу, что не обращали на пули никакого внимания. С наступлением темноты выходили из окопов, выравнивали бруствер и делали другие работы. Вот так привыкаешь к опасности.