Солдатами не рождаются
Шрифт:
– Как сегодня воюете? – Серпилин взглянул на Пчелинцева и подумал, что все же Пикин не прав в отношении этого человека, – уже давно можно было получать от него больше, чем он дает.
– Туманян сегодня с утра хорошо пошел, и Цветков неплохо. Ровненько, но крепенько, как вы всегда говорили: Цветков есть Цветков.
И Серпилин невольно улыбнулся этой присказке, уже ставшей для него воспоминанием.
– А вот и наши места пошли, – весело сказал Пчелинцев.
«Наши места» начались с развороченных немецких танков, стоявших впритык к самой дороге. Вернее, не
– Приехали. – Пчелинцев выскочил наружу, когда машина еще тормозила.
– К кому привезли? – спросил Серпилин, увидев среди развалин у темневшего входа в подвал автоматчика, кажется, знакомого.
– К Пикину.
– А где командир дивизии? – Серпилин еще заранее решил, что, учитывая привходящие обстоятельства, к первому явится именно к Кузьмичу. Решил, но расчувствовался, когда въехал в расположение «своей дивизии», и забыл сказать Пчелинцеву, а тот, конечно, подвез прямо к Пикину.
– Генерала нет, еще с ночи в полки уехал, – сказал Пчелинцев, как о привычном.
– Ну что ж, зайдем к Пикину, узнаем, где командира дивизии искать. – Серпилин повернулся к вылезшему вслед за ним Бастрюкову: – Зайдемте к начальнику штаба, узнаем обстановку.
– Мне в политотдел дивизии надо, товарищ генерал, – сказал Бастрюков.
– В политотдел – это обратно. Развернитесь и поезжайте туда, где – видели? – «эмочка» у дороги стояла, – сказал Пчелинцев. – Это Бережного «эмочка», как бы он тоже в полки не уехал.
– Разрешите отбыть? – козырнул Бастрюков.
– Вам видней, – сказал Серпилин и, расставшись с Бастрюковым, надолго забыл о нем.
Пикин обосновался в одном подвале с оперативным отделом. В подвале было дымно, топилась железная печка.
Пикин вышел навстречу Серпилину из дыма, и они обнялись.
– Ишь явился, как архангел из облаков, – сказал Серпилин. – Дымище у тебя такой, что глаза ест.
– А мы привыкли, радуемся, что тепло, – сказал Пикин.
– Чем топите?
– Всем, чем придется, включая немецкие зимние боты, они у них из прессованной соломы: если распотрошить, воняют, но горят.
Они прошли в угол подвала, где у Пикина стоял стол с рабочей картой и телефоном, а позади стола, как всегда, раскладная койка. Койка была знаменитая, хорошо известная Серпилину. Называлась она «Гинтер», по имени фирмы, и состояла из комбинации складной койки и походного сундука – все один предмет. «Гинтер» был подарен Пикину родителями еще перед той германской войной, в день выпуска из юнкерского училища, и как этот «Гинтер» сохранился за две войны, был секрет Пикина. Итак, позади стола стоял «Гинтер», а над «Гинтером» висел ковер – подарок жены. Пикин улыбнулся молчанию Серпилина, разглядывавшего его, пикинский, неизменный при любых случаях жизни уют и сказал:
– Так точно, все по-прежнему.
Но Серпилин преодолел желание поговорить по душам с Пикиным и вместо этого спросил:
– Где командир дивизии?
– Звонил от Колокольникова, что поехал к Цветкову… Расстегнитесь хотя бы.
– Нет, я тоже прямо туда поеду. Ознакомь с обстановкой,
Пикин доложил обстановку. Больших изменений по сравнению с последним донесением не произошло. У Туманяна, в центре, за последний час заколодило, а на правом и левом флангах – у Колокольникова и Цветкова – продвижение продолжается. Пикин показал на карте, куда, согласно последнему донесению, вышел Цветков. Полоса, еще удерживаемая немцами между передним краем 62-й армии и передним краем Цветкова, казалась совсем узкой.
– Ниточка, – сказал Пикин.
– По карте так, – сказал Серпилин, – посмотрим, как в натуре. – Это было обычное присловье Серпилина перед тем, как ехать вперед, и от обычного присловья Пикину на секунду показалось, что все у них по-прежнему: он с утра докладывает обстановку, а Серпилин едет в полки, смотреть, «как в натуре».
Серпилин надел шапку.
– Проверь, почему у Туманяна заколодило. Позвони, если надо, Казанцеву, попроси авиацию. Пусть дополнительно там перед Туманяном все, что требуется; обработают. Еще по старинке забываете, что имеем такую возможность. И несете лишние потери.
– Есть проверите – сказал Пикин. – Закусывать вам не предлагаю. Рассчитываю, что у нас пообедаете.
– Расчет, Геннадий Николаевич, у тебя в основном верный, как все твои расчеты, – сказал Серпилин. – А будут коррективы – позвоню от Цветкова. Машины мне не давай, поеду на своей. Офицер связи от полка здесь?
– Здесь. Но я Пчелинцева дам.
– А зачем мне Пчелинцев? Давай офицера связи. Он обязан лучше всех дорогу в полк знать. А если нет, значит, непорядок в дивизии, и мне, как поверяющему, – кусок хлеба. – Серпилин улыбнулся, но в словах его проскользнула жесткая нота. Он терпеть не мог, когда ему что-нибудь навязывали даже из лучших побуждений. А побуждения на этот раз могли быть и не самые лучшие: Пчелинцев поедет и станет неотступным свидетелем всех встреч и разговоров, в том числе и с командиром дивизии, а потом – свой человек! – вернется и расскажет. Любопытство понятное, но удовлетворять его нет причин. – Кстати, до каких пор Пчелинцев будет у тебя в ординарцах пастись?
– Сам не хочет от меня уходить.
– А все же? – спросил Серпилин.
Пикин сердито посмотрел на него.
«А чего ты спрашиваешь меня, когда переменится положение Пчелинцева? Лучше б сказал, когда переменится мое положение. Это теперь ведь и от тебя зависит», – говорил его взгляд.
– Чему я его около себя научил, – вслух сказал Пикин, – на курсах младших лейтенантов не научили бы.
– Это все так, – сказал Серпилин, но не продолжил фразу, про себя подумав: «Так, да не так. Многому ты научил его около себя, а желанию ходить по войне своими ногами, не держась за подол начальства, не научил. Люблю тебя, долговязого, и высоко ставлю. А раз так – всякое лыко в строку. У другого бы этой соринки в глазу не заметил, а у тебя вижу…»