Солдатки
Шрифт:
— Вот я его тоже уем… — раззадорился Матвей Сидельников и попросил Родимцева послать сыну его загадку.
Так завязалась веселая игра. Раненые обменивались с Володькой загадками, шарадами, ребусами, проставляли друг другу очки.
В последнем письме Варечка сообщала мужу, что она распрощалась со службой в конторе МТС и теперь работает трактористкой на гусеничном «Челябинце».
— Вот уж не в свои сани полезла, — Родимцев сокрушенно покачал головой и пожаловался соседям: — Жинка у меня какая — знаете!.. Невеличка, птаха малая. Туфельки тридцать третий номер, платьице —
В очередном письме Родимцев не без ехидства спросил, как поживают подшипники, сколько Варечка уже пережгла горючего, работая на «Челябинце», и слыхала ли она ненароком, что это за штука такая «карбюрация» и с чем ее кушают?
Варечка в долгу не осталась и бойко отписала. Пусть Петр Родимцев не особенно задается, был он когда-то первый тракторист в МТС, а теперь ему кичиться нечем, потому что его рекордная норма пахоты давно перекрыта девушками из ее бригады. Насчет подшипников и горючего пусть муженек тоже не беспокоится…
— Вот это отбрила, прописала резолюцию! — развеселился Сидельников, когда Родимцев прочел ему Варечкино письмо. — Никакого, значит, уважения к бывшему знатному трактористу. Был конь, да изъездился.
— Быть того не может, — удивился Родимцев, — чтобы девки да меня обскакали…
Но когда однажды в палату принесли центральную газету и раненые прочли о том, что тракторная бригада Варвары Родимцевой приняла вызов знатного тракториста края, Родимцев не на шутку разволновался и собрал на совет всех понимающих толк в тракторном деле. Потом аккуратно, раз в три дня, писал Варечке обстоятельные письма, деловито наставляя ее, как надо увеличивать обороты мотора, регулировать скорости, уменьшать холостые переезды.
— Что ты все по технической части шпаришь? — смеялся Сидельников. — Ты для души жинке напиши что-нибудь.
— Не мастак я на это, — смущенно оправдывался Родимцев. — Да и дело у нас яснее ясного, давно все решено и заголосовано: я ее обожаю, она меня. Чего тут расписывать.
— Смотри, солдат… Любовь что крест на церкви, тоже позолоты просит.
Неожиданно письма от Варечки прекратились, а с ними и Володькины загадки.
Приподнятое настроение Родимцева померкло.
— А тебе, Родимчик, пишут, осталось только марку наклеить, — пыталась утешить его нянечка, приносившая по утрам в палату письма для раненых, но, увидев сердитые глаза Родимцева, спешила поскорее уйти.
— Нет, какова! — Родимцев пожаловался на жену Наташе. — Ну, понимаю, на меня, скажем, в обиде — так не пиши, твое разлюбезное дело, но сын тут при чем, сын? Ты мне о Володьке при любой обстановке докладывай…
— Не волнуйтесь, Родимцев… Другим почта и не такие огорчения приносит.
— Не в почте тут дело… У меня сердце вещун, чую, не к добру это…
И верно, через несколько дней от Варечки пришло письмо. Оно было написано поспешно, сбивчиво и сообщало о том, что Володька заболел брюшным тифом.
Родимцев помрачнел, осунулся, потерял всякий интерес к жизни
— Вы напрасно их беспокоите, — заметила ему Наташа. — Не видя больного, врачам трудно сказать что-нибудь определенное.
— Дело ясное, — устало вздохнул Родимцев. — Не выходит мне Варька сына… натура не та. Вы ведь знаете, какая она у меня: того не могу, этого боюсь… Володька, бывало, прихворнет, так мне с ней больше заботы, чем с сыном.
К вечеру у Родимцева поднялась температура, заныло плечо, а через день открылась рана.
Дома, делясь с Аннушкой событиями дня, Наташа с грустью рассказала о Родимцеве.
— Жалко человека. Так он хорошо себя чувствовал, и вдруг это письмо…
— Здравствуйте пожалуйста, — с досадой отозвалась Аннушка о жене Родимцева. — Голову потеряла, горько ей, невмоготу. А солдатам нашим не горько в пекле сидеть? Так они поди не плачутся, не психуют. Так и ты помалкивай лучше, чем сердце другому терзать.
Но через минуту Аннушка уже пожалела Варю:
— Хотя и то сказать: нелегко ей. По себе знаю, как это достается, когда ребенок болеет.
— А давай напишем ей, — предложила Наташа.
Эта мысль понравилась Аннушке. В этот же вечер женщины сели за письмо. Они рассказали, как подействовала на Родимцева болезнь сына, и попросили Варечку крепиться, взять себя в руки, не расстраивать мужа тревожными письмами. Потом, вспомнив бессонные ночи, проведенные у изголовья заболевших детей, женщины посоветовали, как лучше ухаживать за мальчиком.
С ответом Варя не задержалась. Очередное письмо Родимцеву было уже значительно спокойнее: Володька, правда, еще не совсем здоров, но самое страшное миновало, и мальчика, наверно, скоро выпишут из больницы.
— Только бы она мне малого выходила… — говорил Родимцев, жадно перечитывая письмо. — Я для нее тогда что ни на есть сделаю.
Вскоре Варя ответила и Наташе с Аннушкой.
«Дорогие, далекие мои подруги! Спасибо, что вовремя меня одернули. Я ведь совсем было потеряла голову. Буду держаться, пока хватит сил, хотя, прямо сказать, достается мне крепко. Тиф у мальчика прошел, но началось осложнение — воспаление легких. Второй месяц дежурю по ночам у его постели. Совсем заморилась. Вчера стала заводить трактор и упала. Очнулась в больнице. Но это ничего… Сегодня мне уже легче. Очень я боюсь за Володьку. Пете про это не говорите, пусть думает, что все у нас идет по-хорошему…»
Женщины молча переглянулись.
Утром в госпитале первым встретил Наташу Матвей Сидельников. Он заметил ее в конце коридора и, сунув костыль под мышку, быстро заковылял навстречу:
— Слыхали?.. Володька-то наш на поправку пошел, — шепнул он.
— Какой Володька? — не сразу догадалась Наташа, но потом сообразила, что «наш Володька» — это не кто иной, как сын Родимцева.
— Это правда, Сидельников? — Наташа приостановилась и облегченно перевела дыхание. — Письмо пришло?