Солдатский дневник. Военные страницы

Стеженский Владимир Иванович

Сейчас я почти уже выздоровел.

27.03.42.

Очень беспокоюсь о своих домашних, ведь они могли легко от меня заразиться. Не менее беспокоит молчание Нинки… Чтобы быстрее проходило время, учу слова, читаю военный разговорник. Как хорошо, что я взял с собой книжечку стихов Гейне. Какое огромное наслаждение я от них получаю, замечательные сонеты. Очень понравился перевод прощальной песни из «Чайльд Гарольда». Да все стихи так хороши, что не нуждаются в похвалах.

30.03.42.

Получил

вчера письмо из дома. Слава Богу, там все в порядке. Но от Нинки ничего нет, телеграмму в Москву она не послала. Я прямо совсем голову потерял, не знаю, что и думать. Но, думай — не думай, все равно ничего не придумаешь. Только бы она была здорова.

31.03.42.

Чувствую себя хорошо, прямо сейчас хоть вставай с постели и беги отсюда. Только вот ноги еще плохо меня держат. Погода переменилась: морозит и сильнейший ветер. Все эти дни была слышна сильная канонада, которой раньше никогда не было слышно. Я уж, грешным делом, подумал, что придется нам отсюда драпать. Это было бы не очень приятно, тем более при таком состоянии, как у меня.

Сегодня дали вдруг сверхусиленное питание: сыр, целую селедку, да еще у меня была бутылка молока. Денег вот только почти не осталось. Если бы удалось получить за март, каждый день был бы на «усиленном».

1.04.42.

Уже апрель. Три месяца прошло с тех пор, как я получил последнее Нинино письмо. Сейчас (в который раз) перечитал все ее письма, достал ее карточку и смотрел, не отрываясь.

7.04.42.

Чувствую себя хорошо. Сейчас весь наш персонал переезжает в другой госпиталь, а нас, выздоравливающих, бросают здесь. Посмотрим, что из этого получится. Меня, вероятно, скоро вообще выпишут. Пора бы уж. Слабость еще очень пока на меня действует. Ну да на месте поправлюсь. Ведь уже весна, все тает, тепло.

Со мною в палате лежат ребята, которые по нескольку месяцев находились в захваченных немцами селах. Много кое-чего порассказали…

Ко мне в палату части заходят медсестры из других отделений, где я раньше лежал, когда был в тяжелом состоянии, справляются о моем здоровье, рассказывают, каким я был: по три дня ничего не ел, не разговаривал и буквально жил на одних уколах. Тогда меня выхаживала Люба, очень славная и милая девушка, сильно выделяющаяся среди остальных сестер, которым место скорее в публичном доме, чем здесь. Даже писарь из штаба, когда заходит сюда, всегда осведомляется о моем здоровье. Приятно чувствовать к себе такое отношение.

11.04.42.

Переехали на новое место, за Донец. Очень хорошее здание, есть водопровод, уборная, душ, радио, словом весь необходимый минимум удобств. По дороге видел разлив Донца. Сильное впечатление! Мы ехали по узкой полосе дороги среди затопленного леса и полей. По обеим сторонам, куда только глаз хватает, вода, вода и вода.

Здесь один сержант мне рассказывал, как он был в немецком плену и как убежал оттуда. Правда, все это было сдобрено разгулявшейся фантазией, но во многом и правдоподобно.

Другой сосед рассказывал о жизни в Румынии и Бессарабии. Что там было и что там стало. Не раз приходилось краснеть от стыда, слушая, что там себе позволяли некоторые наши командиры.

Не могу написать письма Нинке. Получается что-то не то и не так. Неужели это результат ее долгого молчания?

16.04.42.

Получил вчера открытку из дома. Наконец-то мое первое послание отсюда доползло до Москвы. Хоть теперь они знают, что я жив и близок к тому, чтобы быть здоровым.

Выписываюсь дня через два. Мама пишет, что Нинка прислала ей письмо. А мне ни строчки. Странно все это, не знаю, что и подумать. Скорей бы уехать отсюда. Отпуска после болезни мне не дают, мотивируя это тем, что я, дескать, далеко живу. Ну, да леший с ними.

Прочел я вчера свою историю болезни. Да, действительно, совсем на ладан дышал.

А какое ласковое сейчас солнышко, как громко чирикают воробьи! И зачем эта проклятая война! Ведь скоро уже май, зазеленеют леса, появятся из-под земли первые ландыши, распустится сирень, и защелкают соловьи, которых так много здесь, по-над Донцом. И в это радостное время будут каждую минуту погибать десятки и сотни людей, молодых, здоровых, сильных, оставивших дома жену, невесту, мать! Когда же кончится это побоище…

Я часто думаю, что если бы я был техническим специалистом, то работал бы над изобретением таких снарядов, которые имели бы самонаправляющий ход и без промаха попадали бы в танки и самолеты противника. Тогда бы мы быстрее разбили немцев, и война бы окончилась. Но пока у нас таких снарядов, к сожалению, нет, и конец войны отодвигается все дальше.

18.04.42.

Завтра выписываюсь. Дадут мне дней десять отпуска при части, который вряд ли мне понадобится. Значит, опять потрясусь на привычных поездах с бесконечными пересадками, комендатурами, продпунктами и прочими удовольствиями нынешнего передвижения.

Меня каждую ночь донимают сны. Раньше, до болезни, я обладал счастливой способностью засыпать, едва только голова касалась подушки, и не видеть никаких снов. Теперь вижу сны, часто тревожные. Какое-то предчувствие, что с Нинкой что-то произошло нехорошее. Когда же я смогу что-нибудь узнать, получить от нее письмо, хотя бы маленькую записку…

19.04.42.

Не выписали!

22.04.42.

Сегодня наконец выписался. Теперь опять новые пути и дороги. Переплывал Донец на лодке, около трех километров. Мне еще не приходилось плавать на лодке по лесу. Но ведь и на санях по Волге тоже раньше не ездил. Пока добрался до квартиры, семь потов сошло. За назначением нужно идти в станицу Рубежную. А там, куда Бог пошлет.

Получил здесь на почте два письма из дома. От Нинки ни полслова. Чувствую, что Нинкино отношение ко мне изменилось, что она успела забыть все, что между нами было. Чем сильнее я отгоняю от себя эту тяжелую мысль, тем настойчивей она возвращается обратно. Мама пишет, что у нее подобные же мысли о причинах Нинкиного молчания. Неужели, все это так…