Солдаты далекой империи
Шрифт:
— Ни деревьев тебе, ни кустов, — продолжил Карп. — Еле-еле насобирали сухих мхов и сору на один костер. Чем завтра будем греться — ума не приложу.
…А морячки-то потрудились на славу. В сумерках я поднялся на вал и увидел, что в тело канала раковой клешней врезалась свежая песчаная насыпь. И как им удалось проделать такую работу за один день?
— Кидать землю-то нетрудно, — рассказал мне Гаврила, — грунт легкий, как тополиный пух; лопаты словно из алюминия сделаны. Вот только одышка проклятая! Душит, точно астма. Ни вдохнуть, ни выдохнуть.
— Да, вы молодчаги, — сказал я. С нашей стороны в канал пока не спустишься… Но через день
— А как Северский? — поинтересовался я. — Весь день метал в «жестянку» камешки. — Гаврила мотнул головой в сторону цилиндра «хозяев».
— Артиллерист! — пошутил я. — Обошлось без потерь?
— Без потерь с той и с другой стороны, — подтвердил Гаврила.
— Давай я погляжу на твою сыпь… не зудит?
— Нет.
Сыпь на лице Гаврилы была почти незаметна. Это хорошо: значит, и у меня она скоро пройдет.
Какое-то время мы постояли на гребне вала, выкурили по папиросе. Нам хотелось увидеть, какие звезды зажгутся на ночном небе этого мира. Как назло, со стороны западной пустоши наползли седые тучи. Сразу стало темно, хлопьями повалил мокрый снег.
Разочарованные и замерзшие, мы вернулись в палатку.
Под тентом уже горел костерок, и было там донельзя тесно. Люди жались к бездымному огоньку, тянули к потрескивающим углям грязные, натруженные руки. Длинноволосый старик по имени Иннокентий разложил перед собой все топливо, которое удалось собрать, — охряные пластины сухого мха и бесформенные комки заскорузлого мусора. Их он подбрасывал в огонь с великой экономностью. Мне даже показалось, что в действиях Иннокентия прослеживается какой-то ритуал. Перед тем как отправить в костер очередной кусок мха, старик, бормоча под нос, тщательно осматривал ломкую пластину со всех сторон, иногда не стесняясь и обнюхать.
Постепенно парусиновая палатка наполнялась теплом.
Отец Савватий в дальнем углу нашего утлого убежища вел беседу с двумя «троглодитами» Карпа. На моих глазах он благословил обоих лохмотников, а те по очереди смиренно припали губами к его руке. Ни дать ни взять — миссионер среди аборигенов Австралии.
Стриженов и Северский сидели бок о бок, помощник капитана что-то увлеченно рассказывал артиллеристу на ухо, теребя при этом пуговицу на рукаве собеседника. Лицо Северского было каменным: глаза сжались в узкие щелки, желваки на скулах нервно напряглись.
Олежка извлекал из коконов лягушек-козерогов. Воду он сливал в емкости, которые оказались под рукой. В том числе и во флягу Карпа. Я с трудом подавил приступ тошноты, когда понял, какую водицу мне довелось пить накануне.
Ну, чему быть, того не миновать…
Макар же потрошил бесчувственных земноводных и сразу насаживал их на обструганные деревянные колышки, точно на шампуры. Внутренности, не глядя, бросал под ноги. Вскоре на углях зашипела наша нехитрая добыча. От жара кожа лягушек-козерогов сначала пошла пузырями, а затем полопалась и стала сползать с тушек неаппетитными лохмотьями. Палатка наполнилась вонью горелого жира. Матросы принялись материться: есть такую дрянь никому не хотелось.
— А вас и не понуждают! — огрызался Карп. — Утром лохмачи доставят парной человечинки: лопайте, хоть полопайтесь! Ха-ха!!
Моряки принялись «скрести по сусекам»: у одного в кармане сыскался сухарь, у второго — кусочек сахару, у третьего — пяток головок чесноку. На последнего недобро покосился Гаврила. Боцман знал: те, кто ворует водку из крюйт-камеры, всегда таскают с собой чеснок,
Было яснее ясного, что этих крох никак не хватит для оголодавшей когорты. А вот «троглодиты» восприняли появление чеснока с диким восторгом! Все-таки какая-никакая, но приправа! И огородом пахнет!
У «дикарей», к слову, имелся собственный запас провизии. В угли были брошены несколько пригоршней фиолетовых и белых кругляшей. На мой вопрос относительно «гарнира» Олежка ответил, что «фиолетовое» — это пьяная ягода, а «белое» — грибы-тошнотики. Грибы парнишка посоветовал брать в рот лишь в том случае, если чувство голода окончательно возьмет верх над рассудком.
Всю снедь необходимо было длительное время томить на углях. Скорее всего, в ней содержались токсины, которые распадались при термической обработке (на следующее утро мне пришлось выяснить, что распадались они лишь отчасти). Поэтому лягушек-козерогов готовили так долго, что их маленькие тушки обуглились до потери первоначального вида.
Затем началась безумная вечеря. Мне, как одному из добытчиков, досталась целая тушка и пара пьяных ягод. Кому-то не досталось вообще ничего. То есть вышло так, как я и предполагал. Оставшихся без ужина попробовали утешить тем, что завтра они получат пайку в первую очередь. Недовольные утешаться не пожелали. Потасовка была готова вспыхнуть с секунды на секунду, но ситуация разрядилась, когда Северский и Гаврила отказались от своих порций в пользу обделенных.
Что можно сказать о лягушке-козероге в приготовленном виде? Когда мне удалось счистить обугленный слой, моим глазам открылся хлипкий скелетик. Обгладывать косточки оказалось пустым занятием (люди Карпа, к слову, ели запеченных земноводных вместе с костями, оглашая палатку плотоядным хрустом), немного белого мяса нашлось в голове, немного больше — в лапах и еще чуть больше — в свернутом спиралью хвосте. На вкус это мясо отдавало болотной тиной, и вообще складывалось впечатление, что я ем крупного, скверно приготовленного рака.
Матросы пробовали новое блюдо с настороженностью. Такие же скорбные мины мне доводилось видеть разве что в девятибалльный шторм, когда на столе дымился котел — с пылу с жару, — а есть ни у кого не было мочи. Моряки, привыкшие к свежим щам со сметаной, к кашам со сливочным маслом и к дневным чаепитиям, теперь ругались, сплевывали, морщились… Но все равно грызли обугленные тушки. Их обрастающие щетиной лица были перепачканы сажей и жирным соком.
Жуйте, голубчики, жуйте… Нужно ведь каким-то образом восполнять силы. Наши «хозяева» заботятся о том, чтобы полчища рабов не потеряли дееспособности. Утром они доставят сюда завтрак, приготовленный из слабых или больных невольников. Если «хозяева» узрят, что рабы роняют лопаты от недоедания, то несчастные будут накормлены насильно.
Я отдал пьяные ягоды Гавриле. Тот молча сунул в рот два почерневших шарика, разжевал, скривился, как среда на пятницу, затем откинулся на спину… и провел в такой позе всю ночь, не размыкая глаз и не реагируя на мои попытки привести его в чувство.
Кто-то выбрался из палатки, в которой давно стало не продохнуть, на воздух. Вспыхнули в темноте огоньки папирос. Я оставил пускающего слюни боцмана в покое и поспешил на поиски курева.
Снаружи было холодно и сыро. Снег прекратился, а то, что успело насыпать, растаяло. Звезды по-прежнему прятались за тучами; завывал ветер, штурмующий земляные насыпи со стороны западной пустоши.