Солдаты невидимых сражений. Рассказы о подвигах чекистов

Шмелев Олег

Кузнецов выхватил гранату. Прогремел оглушительный взрыв. Столбом взметнулось к потолку желтое пламя. Посыпались стекла вылетевшей оконной рамы, закричали раненые бандеровцы.

На полу у порога умирал Николай Кузнецов. Взрывом ему разорвало грудь и живот, оторвало кисть правой руки… Не дался живым в руки врагов не знающий страха советский разведчик. Смертью храбрых пали и его друзья.

Утром жители села предали тело «немецкого офицера» земле.

Как же удалось установить обстоятельства гибели Николая Кузнецова? Это сделал его боевой друг Н. В. Струтинский вместе с товарищами но партизанскому отряду Б. И. Сухенко, П. М. Мамонец и Г. В. Струтинским. Пешком исходили

города и села, по которым командование отряда проложило маршрут возвращения разведчика из Львова в расположение советских войск. Опрошены сотни людей, изучены показания бывших участников украинского националистического подполья… Так шаг за шагом следствие привело друзей Кузнецова в роковой для него Боратин.

Осенью этого года произведены раскопки могилы. Судебно-медицинский эксперт, доцент кафедры судебной медицины Львовского медицинского института В. М. Зеленгуров восстанавливает из костных останков скелет, исследует его, определяет рост, возраст, время и причины смерти человека. Затем череп отправляется в Москву в Институт этнографии Академии наук СССР, где находится широко известная в стране и за рубежом лаборатория пластической реконструкции. Здесь выдающийся ученый, доктор исторических наук, профессор М. М. Герасимов отождествляет череп с прижизненной фотографией Н. И. Кузнецова.

ЗАВЕЩАНИЕ НИКОЛАЯ КУЗНЕЦОВА

«25 августа 1942 г. в 24 часа 05 мин. я опустился с неба на парашюте, чтобы мстить беспощадно за кровь и слезы наших матерей и братьев, стонущих под ярмом германских оккупантов.

Одиннадцать месяцев я изучал врага, пользуясь мундиром германского офицера, пробирался в самое логово сатрапа — германского тирана на Украине Эриха Коха.

Теперь я перехожу к действиям.

Я люблю жизнь, я еще очень молод. Но если для Родины, которую я люблю, как свою родную мать, нужно пожертвовать жизнью, я сделаю это. Пусть знают фашисты, на что способен русский патриот и большевик. Пусть знают, что невозможно покорить наш народ, как невозможно погасить солнце.

Пусть я умру, но в памяти моего народа патриоты бессмертны.

«Пускай ты умер!.. Но в песне смелых и сильных духом всегда ты будешь живым примером, призывом гордым к свободе, к свету!..»

Это мое любимое произведение Горького. Пусть чаще читает его наша молодежь…

Ваш К у з н е ц о в».

Я. Цветов

СИНЬ-ОЗЕРЫ

Посвящается Герою Советского Союза, Герою Социалистического Труда Орловскому Кириллу Петровичу

— Здесь бросим якорь, — сказал Кирилл, командир отряда, и, словно вправду якорь бросал, кинул на траву вещевой мешок. — Наш лес.

— Наш, — подтвердил комиссар Григорий Ивашкевич. — А тут все леса наши, — улыбнулся он.

В этом месте деревья отступили на десяток шагов в стороны, и получился пятачок, поросший «кукушкиными слезками».

— Поосмотримся давай, — сказал Кирилл.

Руками, головой, грудью прокладывая себе путь,

шли Кирилл, Ивашкевич и пожилой колхозник, житель Полесья, Михась. Они двигались еловым лесом, потом грабовым, потом свернули в березовый лес. Лес, лес, без конца, без просвета. Такая чащоба — и птице отсюда не выбраться!

Отряд, выбросившийся с парашютами в глубоком тылу противника, прибыл к месту назначения — в Синь-озеры.

Шел октябрь сорок второго года.

* * *

Всю ночь Кирилл, Якубовский и Толя Дуник провели на Журавлиных кочках. А под утро вышли к Шахоркину мосту. Притаились в молодом разросшемся ельнике. Они доели картофелины, разделили оставшуюся краюху хлеба, опорожнили фляги — у воды был затхлый и слишком пресный вкус. Из ельника следили они, как охраняли немцы железную дорогу, как шел патруль от бункера до переезда и обратно, замечали, сколько времени шел патруль от бункера до будки у переезда — километра два, чуть больше, и обратно, через какие интервалы следовали поезда, — все сходилось с той схемой, которую передал Иван, стрелочник, служивший в комендатуре.

Теперь можно было возвращаться в лагерь.

Кирилл увидел трех ремонтных рабочих, они несли лапчатые ломы, гаечные ключи и шли мимо ельника. «На работу, видно, — подумал он. — Странно: дорога-то лежит ниже ельника, за ручьем…» Он выглянул из-за скрывавших его деревьев.

— Здорово, братки.

Ремонтники встревоженно повернулись на голос Кирилла.

— Здорово, — сдержанно обронили они и покосились на него.

— Э, братки, — сделал он вид, что не заметил этого, — хотел спросить, как на дорогу выбраться, да сами, вижу, без пути топаете. Что так?

Они не откликнулись. Один был седой и длинный, со шрамом через всю щеку, шел он посередине.

— Мне-то сбиться не хитро, — насмешливо продолжал Кирилл. — А вот вы, видать, местные, а тоже пробираетесь где придется.

— Так вот, братка… — приблизился седой к Кириллу. Лицо его уже не выражало тревоги. — Так вот… По обе стороны железной дороги немцы запрещают подходить к полотну. Вот и жмемся сторонкой.

— А!..

— Есть лужки, недалеко от станции, и тоже не разрешают ходить и пасти скот, — добавил седой. Он оглянулся и, притронувшись пальцем к плечу Кирилла, быстрым шепотом сказал: — Ты, братка, поостерегись, не ходи там. Понял? Каб лиха не было…

Все трое торопливо зашагали к едва видневшейся за поворотом железнодорожной будке.

Кирилл внимательно смотрел, как ремонтники шли, какие выбирали тропки, где вышли к насыпи, куда повернули, весь их путь до будки проследил. Он вспомнил, что и Петро из Теплых Криниц как-то говорил ему об этих запретах немцев, но тогда он не придал этому значения.

«Эту штуку надо расшифровать, — подумал он. — И, кажется, ключ в руках».

— Якубовский, — сказал он, — мы с Толей — в лагерь, а ты сверни в Криницы, передай Петру вот эту карту. Вместе с Иваном пусть нанесут на нее все участки, на которых немцы запрещают ходить и пасти скот. И как можно точнее. И чтоб завтра — на «почту» за Ведьминым омутом, в старое дупло. Давай…

Якубовский сунул карту за пазуху, раскурил трубку и направился но лесу наискось.

Кирилл кивнул Толе Дунику: пошли.

Кирилл достал под нарами консервную банку с отрезанной крышкой, наполовину наполненную растопленным свиным жиром, зажег матерчатый фитилек и с минуту задумчиво смотрел, как крошечная золотисто-багровая корона окладывает фитилек. В оконную щель землянки дул ветер. Было холодно.

— Танки шли всю ночь, — рассказывал Ивашкевич.

— Сообщили Москве? — взглянул на него Кирилл.