Солдаты последней войны

Сазанович Елена Ивановна

– Все-таки удивительное сердце матери, – Петька выплюнул сигарету с пожеванным фильтром. – Я уверен, она уже все решила. Она просто не могла застрелиться у себя в квартире. Она пошла на публичную казнь сознательно, чтобы хоть что-то доказать. И при этом не забыла про Саньку и как бы попросила для нее индульгенцию. У нас… И теперь… Теперь мертвому человеку мы отказать не вправе.

– А где Санька?

– В том-то и дело… Где? Никто ее не смог найти. Наверное, нежится на солнышке где-то в дальних краях… И мы должны еще ее и простить, – Петух скривил губы в презрительной ухмылке. – Не думаю, что должны.

– Должны, Петька, – твердо отрезал Шурочка, что было для него несвойственно. – Обязательно

должны. И когда нужно будет помочь, мы ей поможем. Ее не осудила мать, мы тем более не имеем на это права.

Петух раздраженно махнул рукой.

– В конце концов, – продолжал настаивать Шурочка, – Санька у Анны Гавриловны – единственное, что было в жизни. И никого больше. Она ни в чем не отказывала девчонке. Может, поэтому она и выросла такой дурой.

– У нее нет родственников? – я резко перебил их бессмысленный спор.

– Нет, никого. Одна-одинешенька. Все умерли в ленинградскую блокаду. Одна она, еще молоденькая девушка, выжила. А потом, ты сам знаешь, ее муж погиб сразу после рождения Саньки.

– Да, – протянул я. – Она так замкнуто жила, что мы ничего и не знали. Она всех сторонилась, ни с кем не общалась.

– И все носила в себе, – заметил Шурочка. – Видно, столько всего накопилось… Как правило, с такими людьми и случаются подобные взрывы. Другие выпускают пар постепенно.

– Ну, что ж… Тогда нам придется заняться похоронами, – довольно буднично констатировал я. – Получается, что кроме нас у нее никого не осталось. По-моему, именно на нас она и рассчитывала.

Шурочка аккуратно сложил цветы в букет, пересчитав их, и хладнокровно сказал.

– Пойдем к Анне Гавриловне, отнесем эти цветы. Ей, наверное, давно никто цветов не дарил.

– Ты что, с ума сошел! Я их хотел подарить Майе!

– Десять штук? – удивился Шурочка. – Вообще-то четное число берут только на похороны. Я потому сразу и удивился, кому это ты приготовил?

– Вот сволочь! Хоть на один цветок, но все-таки надула меня! – разозлился я на продавщицу цветов.

– Тем более, – заметил Петух. – Для Майи они не годятся. Ее и нет, как я вижу. А Анна Гавриловна… Пока здесь. К тому же любовь и смерть… Они всегда рядом. Как ни банально звучит.

– Да пошел ты, – я выругался и сплюнул три раза. – Твой черный юмор ни к месту.

Но мрачное предчувствие вкралось в сердце. Эти десять белых астр показались мне дурным знаком.

Если Анна Гавриловна наблюдала с небес свои похороны, то она, наверняка, была удивлена. Каждый житель нашей маленькой пятиэтажки принял хоть какое-то участие в них. В меру своих скромных сил и возможностей. Как часто бывает, беда сплачивает, и люди вновь чувствуют солидарность. К тому же каждый понимал, что рассчитывать в нашем озлобленном мире можно только на поддержку добрых людей. В нашем же дворе были удивительные, по-старому добрые люди. Остальные давно съехали.

Отпевали Анну Гавриловну в той маленькой церквушке, куда она постоянно ходила на службу. Несмотря на самоубийство, батюшка согласился сделать это. Даже многие служители церкви уже стали понимать, что самоубийство сегодня зачастую приравнивается к убийству. Хотя убийцы по-прежнему остаются невидимыми.

На маленьком, отдаленном от города кладбище мы стояли у могилы и молчали. Хмурые мужчины и заплаканные женщины.

– Ну что, – наконец сказал старый учитель Василий Петрович. – Речь нужно сказать. Для порядка. Кто из вас был ближе всех Анне Гавриловне?

Вновь воцарилось молчание.

– Вот ты и скажи, – кивнул ему Поликарпыч. – Ты был учителем его дочки. Значит и знал ее лучше других.

– Хорошо, – Василий Петрович мял в руках кепку. – Но не потому что близко знал ее. Нет. Хотя и учил географии ее дочь Александру,

хотя и заходил тогда к ним, никогда по душам мы не говорили. Скорее, она еще больше замыкалась в себе. И на то были свои причины. Трудная была у нее жизнь, как, впрочем, у многих из нас. Но Анна Гавриловна все вынесла. Потому что жизнь ее была не только трудной, но и прекрасной. Потому как она знала, ради чего живет. Это она, совсем девчонкой, пережила блокаду Ленинграда, падая от голода, копала траншеи, а по ночам тушила на крышах «зажигалки». Это она после войны восстанавливала разрушенные города, а в пятидесятых осваивала целину. Это она хоронила своего мужа, погибшего в схватке с бандитами. И это она повела свою дочку в первый класс. И это ей была вручена медаль «За трудовую доблесть». И, наверное, она надеялась, что дочь пойдет по ее стопам. Возможно, так оно бы и было… Возможно… Но сегодня, как говорится, все мы проходим проверку, простите за грубость, «на вшивость». Анна Гавриловна в один день потеряла дочь. И, возможно, смысл жизни. И дело не в деньгах, какие тут к лешему деньги. Дело не в деньгах. Просто… Как старый боец… Как старый труженик… Как жена героя она не могла смириться. И выразила протест… Как могла… В меру своих сил… Коль мы, мужики, не можем (Василий Петрович махнул рукой). Вот так. Но речь я говорю потому, что Анна Гавриловна беседовала со мной, наверное, с самым последним из нас, перед смертью. Не знаю, честь это или тяжкий груз. Не хочу повторять ее слова. Теперь бессмысленно. Просто, наверное, и мы виноваты, что все так произошло. Да, замкнутый человек она была. Да, не подпускала близко к сердцу. Но так уж часто мы стучались к ней? Так уж часто пытались понять ее? Ведь она была совсем одинокой. Совсем… Поэтому… Поэтому давайте не повторять ошибок. Давайте здесь, на ее могиле задумаемся о том, что мы – люди. Так давайте постараемся быть людьми во всем. Вот так…

Василий Петрович отошел от могилы, низко склонив голову. Наверное, он прятал слезы.

Анна Гавриловна лежала в гробу тихая и спокойная. В черном платье и черном кружевном платке. В той одежде, в которой я встретил ее перед смертью. На ее бледном лице застыла благодарность. Сторонясь нас при жизни, казалось, после смерти она нас наконец-то узнала. И приняла… Думаю, если Анна Гавриловна все-таки наблюдала за нами с небес, она жалела лишь об одном. Что всегда сторонилась людей. Впрочем, наверное, и прав был Василий Петрович. Может быть, в этом была и наша вина. Кто знает.

Все мы, чужие и почти незнакомые ей люди, еще немного постояли у ее могилы. Мы сделали все, что могли. И когда хлынул дождь, я подумал, что этим особым знаком она нас благодарит. Впрочем, возможно, это она плакала о своей дочери.

Помянуть Анну Гавриловну мы решили у Петьки Рябова. Его квартира была самая просторная. На скорую руку соорудили стол и, как полагается, выпили по три рюмки водки. Молча, ведь все было уже сказано. Вскоре все стали потихоньку расходиться. Остались только те, кому трех стопок показалось мало. Да и хотелось еще поговорить. Петька, Шурочка, Василий Петрович, Поликарпыч, Юрьев и я. Такая непритязательная мужская компания. Уходить мы не спешили, поскольку дома нас никто не ждал.

– Странно только, – заметил учитель, – неужели Александра совсем не помогала матери? Если Анна Гавриловна решилась на такой ужасный шаг.

– Не думаю, – ответил я. – Санька сама мне говорила, что пора бы уже взяться за мать. Приодеть, чтобы стыдно не было. Санька, конечно, дрянь, но, наверное, деньги матери давала.

– По ее убогой квартире этого не скажешь, – усмехнулся Петух.

Поликарпыч разлил водку, тяжело вздохнул и поднял свою рюмку.

– Ну что, ребятки, получается 2:О не в нашу пользу.