Солдаты последней войны
Шрифт:
– Все-таки ты подлец, Петька, – никак не мог успокоиться я, вспоминая, как тот выступил в роли телезвезды. – Так все обтяпать – и нам, лучшим друзьям, ни слова! Разве мы когда-нибудь тебя подводили?!
– Сдаюсь! – Петух поднял руки вверх. – Но поверьте, конспирация и еще раз конспирация – вот залог успеха. Иначе вы бы непременно начали мне подыгрывать. И непременно бы сфальшивили. Ты бы, Кирка, больше всех кривлялся, разбрасываясь тупыми комплиментами, а Шурочка бы краснел без конца, что-то бубня себе под нос. Вы – плохие артисты.
– Ну, в отличие от тебя, они просто
А Шурочка почесал лысеющий затылок.
– Что-то, Петька, ты быстренько от Есенина перескочил к Маяковскому.
– Время, старики! Во всем виновато проклятое время. При всей моей любви к Есенину сегодня гораздо больше нужен Маяковский. Сегодня нужны упорство, сила и, если хотите, изрядная доля хамства. Я уже и диссертацию о Маяковском начал писать. Мою «Любовь Есенина к Родине» сегодня заменила «Ненависть Маяковского к врагам Родины».
– И все же, Петя, – с детской непосредственностью спросила Катенька, – как же эта Алевтина, твоя подружка? Мне кажется она в тебя действительно была влюблена.
– Ну, Петька вряд ли бы смог ей простить и гитлерюгент, и Поликарпыча, и вообще… Ведь так? – заметил я.
Петух взъерошил свои кудри и пожевал кончик сигары.
– О бывших женщинах – либо хорошее, либо ничего. Как о покойниках. Хорошего о ней ничего не скажу. Следовательно – просто промолчу.
– Продажный ты тип, Петька, – поддразнил я его. – Хоть ради идеи и пожертвовал собой, но все одно – продажный!
– Кира, мой мальчик! – Петух снисходительно потрепал меня по щеке. – Кто тебе сказал, что я чем-то жертвовал? Да и что ты понимаешь в любви?! У тебя она просто есть – и все. А таким талантам, как я, нужно постоянно пребывать в поисках, сомнениях, экспериментах. И как ты можешь утверждать, что такой любви не бывает? Любить можно не обязательно умных, тонких, чувствительных и порядочных. С такими можно начинать жизнь. А любить можно разных.
– Мой престарелый демагог, – шутливо обратился я к нему, – не от такой ли любви ты пишешь диссертацию? Демагогище!
– Я, ребятки, не демагог, – театрально вздохнул Петька. – Я – порядочная сволочь. Хотя первую главу книги о нашей любви был само благородство. Одно меня успокаивает – в таком деликатном деле один из двоих, в конечно счете, оказывается свиньей. Эту нелегкую миссию и взял на себя я.
– И небезуспешно, – продолжил я его мысль…
В эту ночь мы повеселились на славу. В конце концов вырвались на улицу, примкнув к гудящей толпе празднующих и отдыхающих. Мы забрасывали друг дружку снежкам. Пылающие бенгальские огни звездами падали в снег и там умирали. Хлопушки стреляли яркими конфетти, разукрашивая мерзлую белую землю. Мы радостно кричали «Ура!» и целовались друг с другом. Совершенно незнакомые люди. Совсем скоро мы вновь станем чужими. Разбредемся по своим норам. И даже перестанем здороваться друг с другом. В той, другой, обыденной и непраздничной жизни мы вновь отдалимся. И лишь сегодняшний праздник еще способен соединить нас. Единственный праздник. Потому что и праздники у нас тоже разные. И только Новый год остался для всех общим. Без времени и вне времени…
В
– Я опоздал с подарком, Майя, но лучше поздно, чем никогда.
Майя уселась в первом ряду, а я чинно открыл крышку. И плавно опустил руки на клавиши. Пустой зал наполнила моя музыка. Она посвящалась нашей любви. Еще незаконченная, несовершенная. Только начало музыки. Я подумал, что начало удалось. Дай Бог, чтобы так же удачно получилось и окончание.
Первая встреча, боязнь чувств, недоверие, осенние листья на мокром асфальте, ее легкая косынка в кружении ветра, первый поцелуй. Первый поцелуй, автоматная очередь, оборвавшая жизнь моего товарища Василька, уснувшего в синем поле, уже навечно. Смерть, распростершая свои черные крылья над нами. Замерзший котенок Шарик в сильных руках Гагарина. Бенгальские звезды, умирающие в снегу. Покой и обжигающее чувство одиночества. И – наконец – остановка дыхания…
Майя тихо приблизилась ко мне и со всей силы обняла за шею. В ее глазах блестели слезы. Лучшей благодарности я и не мог ожидать.
– Что будет дальше, Кира? Что?
Я не знал – она говорила о моей музыке или о нас? Но в любом случае ответить я не мог. Новый год только начинался. Только отсчитывал свои первые шаги. И первые шаги его были счастливыми. За остальное уже поручиться я был не в силах. Впереди – тысячи долгих мгновений. И стоило лишь надеяться, что они будут добрыми. Что нам еще оставалось?
В этот же день, в первый день Нового года, мы всей компанией укатили на электричке домой.
Во дворе я сразу же заметил, что возле нашего подъезда толпились люди. После бурного веселья и бессонной ночи голова была тяжелой. И поначалу я решил, что просто продолжается праздник и соседи провожают (или встречают) очередную партию гостей. Но поравнявшись с толпой, я сразу же почувствовал неладное. Прямо перед нашим носом с места сорвался и резко умчался в темноту милицейский «форд». Люди, размахивая руками, вновь стали что-то горячо обсуждать. Мы с трудом прорвались сквозь толпу и увидели стоявших чуть в стороне Поликарпыча и Василия Петровича.
– Беда, ребятки, беда, – первое, что сказал Поликарпыч.
Мое сердце бешено заколотилось. Неужели этот год, едва сделав несколько беззаботных шагов, вновь повел нас в пустоту.
– Что случилось! Что! – наперебой закричали мы.
По небритой щеке Поликарпыча скатилась слеза. Вместо него ответил учитель.
– Юрьев… Юрьев, ребятки…
– Умер? – вскрикнула Катя.
– Нет, – помотал седой головой Василий Петрович. – Нет… Но от этого не легче… Он… Он убил человека.
Мы онемели. И еще долго не могли прийти в себя. Уже потом мы молча зашли в подъезд, подальше от любопытных глаз. И там, на лестнице, молча закурили. Я догадывался о причинах трагедии. И, к сожалению, мои догадки подтвердились.