Солдаты Римской империи. Традиции военной службы и воинская ментальность

Махлаюк Александр Валентинович

Для исследования многих конкретных реалий военной службы и социопрофессионального статуса солдат и ветеранов в римском обществе огромное значение имеют юридические источники [139] : сочинения римских правоведов и императорские конституции, а также папирусы правового содержания. Ius militare как военно-уголовное право было основой воинской дисциплины и субординации; как ius singulare в частноправовой сфере оно регулировало те привилегии и преимущества военнослужащих в личном, семейном, имущественном и наследственном праве, которые призваны были компенсировать определенные ограничения, связанные со спецификой военной службы, обеспечить социальные гарантии воинам и укрепить их лояльность императорской власти. Все эти аспекты приобрели особую значимость с созданием профессиональной армии, поскольку условия службы в ней нередко вступали противоречия с действующими нормами частного права. Поэтому в эпоху принципата и римские юристы в своих трудах, и императоры в своих рескриптах и эдиктах специально разрабатывают и формулируют правовые нормы, призванные укрепить дисциплинарный порядок внутри армии и урегулировать проблемы, возникавшие в жизни солдат и ветеранов в их отношениях с гражданскими лицами.

139

Общую характеристику римской военно-правовой литературы см.: Brand C.E. Roman Military Law. Austin; L., 1968. P. 44 ff.; 124 ff.; Giuffre V. La letteratura “de re militari”. Appunti per una storia degli ordinamenti militari. Napoli, 1974. P. 61 sgg.; idem. Militum disciplina e ratio militaris // ANRW. Bd. II. 13. 1980. P. 234–277.

Ссылки и цитаты из императорских распоряжений и конституций дошли до нас в составе Дигест, где их приводят правоведы, излагая и комментируя те или иные военно-правовые нормы в своих трудах. Сами тексты императорских рескриптов, эдиктов и мандатов, как правило, с точной датировкой и указанием адресатов приводятся в кодексах Феодосия (438 г.) и Юстиниана (529 г.), в

которых соответственно VII и XII книги посвящены военному праву, хотя относящиеся к нему вопросы трактуются и в других книгах. В первый из них вошли императорские решения с 312 г., а во второй – со времени Адриана. При их использовании важно поэтому учитывать время издания той или другой конституции, выделяя в ее содержании традиционные подходы, продолжение и развитие прежних тенденций и новации, вызванные изменившимися историческими условиями; кроме того, нельзя забывать о наличии редакторской работы, осуществленной составителями кодексов исходя из реалий их эпохи. Среди юристов конца II – первой трети III в., писавших специальные труды по военному праву под стандартным названием «De re militari» или касавшиеся его в других своих сочинениях, известны такие авторитетные имена, как Таррунтений Патерн [140] , Юлий Павел, Домиций Ульпиан, Аррий Менандр, Эмилий Мацер (Макр), Геренний Модестин. Их труды и имена фигурируют в 16-м титуле XLIX книги Дигест, специально посвященном военному праву. Отдельные свидетельства имеются также в других юридических сочинениях, например в «Сентенциях к сыну» Павла или в «Институциях» Гая, где речь заходит о публичном праве, о привилегиях военнослужащих и ветеранов в сфере наследственного, семейного права и т. д.

140

Вегеций (I. 8) называет его «заботливейшим ревнителем военного права» (diligentissimus iuris militaris assertor).

В сфере военно-уголовного права соответствующие нормы в значительной своей части опирались на древние дисциплинарные установления и традиции, имевшие не только правовое, но также сакральное и ценностное значение. Однако и здесь очень многое модифицировалось с учетом профессионального характера службы, требований времени и конкретной политики тех или иных императоров. В целом же эффективность разработанной в классический период военно-уголовной и дисциплинарной системы была очень высока, и многие ее элементы непосредственно заимствовались и использовались в постклассический и ранневизантийский периоды. Об этом может, в частности, свидетельствовать сборник военно-правовых норм – так называемые Leges militares ex Ruffo, которые во многом, часто почти дословно, повторяют соответствующие положения из 16-го титула XLIX книги Дигест, но отчасти и дополняют их. Этот сборник, составленный неким Руффом, сохранился в византийских кодексах, но датируется, вероятно, временем Валентиниана II (383–392 гг.) [141] . При обращении к юридическим источникам не следует забывать об их нормативном характере: наличие того или иного юридически закрепленного положения еще не означает, что в реальной жизни оно применялось всегда и во всех случаях одинаково. Необходимо сопоставление данных юридических источников с литературными и прочими свидетельствами, которое может обнаружить достаточно широкую вариативность правоприменительной практики, обусловленное разными причинами отступление от одних норм и неприменение других. Зачастую же какие-либо данные о том, как применялись отдельные правовые нормы, и вовсе отсутствуют. Поэтому данные юридических источников в основном приходится рассматривать скорее как индикаторы определенных тенденций и традиций, нежели как фактически достоверные свидетельства.

141

Brand C.E. Op. cit. P. 129–144 (здесь же приведен латинский текст и его перевод на английский язык). Мне осталась недоступной работа: Famiglietti G. “Ex Ruffo leges militares”. Milano, 1980.

Аналогичное заключение можно сделать и в целом по комплексу литературных источников. Очень часто их свидетельства малодостоверны или даже фиктивны с фактологической точки зрения. Поэтому подходить к ним надо не с критерием фактической истинности каждого конкретного сообщения, но рассматривать их как показатель более или менее общеобычных восприятий и ожиданий, которые складываются в определенную систему, особым образом коррелирующую с эмпирической действительностью и реальными мотивами человеческого поведения. Нужно иметь в виду, что многие интересующие нас аспекты (прежде всего те, что относятся к субъективной реальности) намечены в нарративных и юридических источниках только «пунктиром», который можно соединить в некую общую картину, лишь устанавливая устойчивые параллели и переклички терминов, понятий, мотивов, образов в разножанровых, разноконтекстных, разновременных текстах и экстраполируя тенденции, выявляемые в одних хронологических пределах или на одном материале, на другие.

Данные эпиграфики и других вспомогательных дисциплин

В известной степени откорректировать и уточнить информацию литературных источников, восполнить имеющиеся в ней пробелы (а они относятся прежде всего к внутренним межличностным отношениям и другим повседневно-бытовым реалиям армейской жизни, к религиозным и отчасти к ценностным представлениям солдат) позволяют данные эпиграфики. Значимость свидетельств, которые содержатся в многочисленных надписях на камне и других материалах [142] , оставленных римскими военными в различных частях империи, невозможно переоценить. Именно развитие научной эпиграфики начиная с середины XIX в. открыло принципиально новую страницу в изучении военной организации Рима, позволив обратиться к изучению таких тем, которые прежде практически не ставились: размещение, этнический и социальный состав войск, семейное положение и демографические характеристики солдат, система чинов, хозяйственная деятельность, религиозные культы армии, просопография командного состава и т. д. Появилась возможность дать многим фактам римской военной истории точную географическую и хронологическую привязку, конкретизировать или пересмотреть некоторые сообщения литературных источников. Для нашей темы данные эпиграфики тем более незаменимы, что они происходят в абсолютном большинстве случаев непосредственно из среды военных и характеризуют те присущие им отношения и взгляды, о которых авторы исторических сочинений античного времени чаще всего умалчивают. Кроме того, надписи становятся особенно многочисленными как раз в тот период (II–III вв.), который заметно хуже освещается качественными литературными источниками.

142

Общее количество известных в настоящее время латинских надписей превышает 250 тысяч (Saller R., Shaw B. Tombstones and Roman family relations in the Principate: Civilians, soldiers and slaves // JRS. 1984. Vol. 74. P. 124. Not. 1).

Надписи, оставленные солдатами, офицерами разных рангов и ветеранами, в целом весьма разнообразны по характеру и содержанию. В самом общем виде их можно разделить, в зависимости от цели, авторства, содержания и жанра, на официальные и частные, посвятительные, почетные, надгробные и строительные, надписи на отдельных предметах и собственно документальные [143] . К последним можно отнести сенатские постановления [144] , тексты военных дипломов, получаемых солдатами вспомогательных войск и преторианских когорт при выходе в отставку [145] , а также уставы тех коллегий, которые создавались младшими чинами (immunes и principales) и центурионами легионов. Уникальным памятником является запись на базе памятной колонны речи, которую произнес по итогам проведенных учений император Адриан во время своей инспекционной поездки в Ламбез, где дислоцировался III Августов легион (ILS, 2487; 9133–9135). Данные эпиграфики представляют тем большую ценность, что многие военные надписи (в первую очередь почетные и строительные) могут быть с достаточной точностью датированы либо по конкретно указанным датам их создания, либо по упоминаниям императоров и других официальных лиц.

143

О классификации надписей см.: Федорова Е.В. Введение в латинскую эпиграфику. М., 1982. С. 124 сл. В качестве общего введения в армейскую эпиграфику полезна работа: Speidel M.A. The Roman army // Oxford Handbook of Roman Epigraphy / Ed. C. Bruun and J. Edmondson. Oxford, 2015. P. 319–344.

144

Примером сенатского постановления, подтверждающего данные литературных источников (в частности Тацита) и содержащего очень важные свидетельства об официальном понимании роли армии, может служить сенатус-консульт 20 г. н. э. о Гн. Пизоне-отце. См. о нем: Eck W., Caballos A., Fernandez F. Das senatus consultum de Cn. Pisone patre. Munchen, 1996; Князев П.А. Правосудие принцепса и сената в уникальном документе 20 г. н. э.: Senatus Consultum de Cn. Pisone Patre (характеристика постановления и его перевод) // ИИАО. 2003. Вып. 8. С. 39–61; он же…Кто смерти поддаться не должен был вовсе: Гибель Германика Цезаря в трех актах римского сената. Самара, 2005.

145

О значении военных дипломов как исторического источника см., например: Lambert N., Scheuerbrandt J. Das Militardiplom. Quelle zur romischen Armee und zum Urkundenwesen. Stuttgart, 2002; Эк В. Император как глава войска. Военные дипломы и императорское управление // ВДИ. 2004. № 3. С. 28–57.

Для исследования ценностных представлений и социальных связей солдат особенно важны эпитафии, составляющие примерно три четверти всех известных надписей [146] . В массе своей солдатские эпитафии предельно лаконичны и используют стандартные формулы: указания имени, origo, воинского звания, возраста и количества лет, проведенных на службе, а также имен и статуса тех лиц, которые хоронили

покойного [147] (в качестве наследников или близких). Однако в целом ряде случаев мы располагаем достаточно пространными, оригинальными, иногда даже стихотворными текстами, в которых скрупулезно отмечаются этапы служебной карьеры, специально выделяются ее наиболее примечательные эпизоды (награждение знаками отличия, участие в тех или иных походах, досрочное повышение в чине и т. п.); особыми эпитетами и сентенциями выражается отношение к покойному со стороны того, кто его похоронил. Учитывая принцип экономичности, действовавший при создании лапидарных надгробных текстов, а также тот факт, что нередко надгробные памятники заказывались еще при жизни и, вероятно, само содержание эпитафии тоже определялось заранее, следует признать, что в случаях отступления от общепринятого минимального набора сведений акцентировались те действительно значимые для данного индивида (и его окружения) моменты, о которых он стремился публично заявить [148] . Иногда можно поэтому говорить об автопортрете, поскольку отдельные эпитафии составлены от первого лица [149] . При интерпретации такого рода памятников необходимо учитывать, что эпитафия – это своеобразный письменный фольклор [150] , в котором есть свои устойчивые формы, мотивы и штампы, по-разному варьируемые в конкретных случаях, и поэтому действительно оригинальные тексты являются примечательным исключением.

146

Saller R., Shaw B. Op. cit. P. 124. О значении солдатских эпитафий как исторического источника ср. Колобов А.В. Эпитафии легионеров как источник по истории раннего принципата // Методология и методика изучения античного мира: Доклады конференции (31 мая – 2 июня 1993 г.). М., 1994. С. 87–92.

147

В солдатских эпитафиях указания на то, кто совершил погребение и сделал надпись, имеются в 83,9 % случаев (Saller R., Shaw B. Op. cit. P. 152). См. также: Meyer E.A. Explaining the epigraphic habit in the Roman empire: The evidence of epitaphs // JRS. 1990. Vol. 80. P. 74–96.

148

Cp. Eck W. Monumente der Virtus. Kaiser und Heer im Spiegel epigraphischer Denkmaler // KHG. S. 490–491.

149

Exempli gratia, можно указать на известную стихотворную надпись времен Адриана, принадлежащую всаднику из батавской когорты по имени Соран (CIL III 3676 = ILS, 2558 = ЛЭС, 43. См. о ней: Roos A.G. Soranus, een Bataaf in Romeinse Krijgsdienst. Amsterdam, 1953), или на другую стихотворную надпись, украшавшую надгробие неизвестного примипила из Aquae Flavianae в Африке (AE 1928, 37). Если в этих текстах отчетливо вырисовываются подлинно воинские ценности (мастерское владение оружием, успешная карьера, победа над врагом), то надпись на надгробии ветерана V Галльского легиона, в которой от первого лица сообщается, что покойный при жизни охотно пил и желает того же тем, кто еще жив, является, скорее, исключением из общего правила, демонстрирующим, однако, определенную и немаловажную грань мироотношения римского воина (CIL III 293 = 6825 = ILS, 2238 = Bucheler, 243 = ЛЭС, 925).

150

Брагинская Н.В. Эпитафия как письменный фольклор // Текст: семантика и структура. М., 1983. С. 119–139.

В некоторых случаях для изучения солдатской ментальности не менее показательным, чем сам текст надписи, может быть скульптурное изображение на надгробном памятнике [151] . Среди таких изображений имеются не только парадные портреты покойного в воинском облачении, при регалиях, оружии и знаках занимаемого поста, но и целые картины памятных славных деяний, как например, на надгробии ветерана Тиберия Клавдия Максима, открытом в 1965 г. близ города Филиппы в Македонии (АЕ 1969/1970, 583) [152] . Этот заслуженный ветеран еще при жизни заказал себе роскошный памятник с подробной надписью о своей долгой карьере и с двумя барельефами, на одном из которых изображено его участие в попытке пленить царя даков Децебала.

151

Об истории и типологии солдатских надгробий см.: Anderson A.S. Roman Military Tombstones. Prince’s Risborough, 1984. Об отражении в скульптурных надгробиях самосознания солдат см.: Шаблин А.А. Частная жизнь и самооценка солдат и ветеранов римской армии в I в. н. э. (Рейнская область): Автореф. дис… канд. ист. н. М., 1997; он же. Отражение самооценки солдат римской армии в скульптурных надгробиях Рейнской области в I в. н. э. // Некоторые проблемы отечественной и зарубежной истории. Вып. 3. М., 1997. С. 37–48; Hope V.M. Trophies and tombstones: commemorating the Roman soldier // World Archaeology. 2003. Vol. 35. № 1. P. 79–97.

152

Speidel M.P. The Captor of Decebalus: A New inscription from Philippi // JRS. 1970. Vol. 60. P. 142–153. Pl. XIII, XV; Connolly P. Tiberius Claudius Maximus: The Cavalryman. Oxford, 1989; Rankov N.B. Singularis legati legionis: A problem in the interpretation of the Ti. Claudius Maximus inscription from Philippi // ZPE. 1990. Bd. 80. P. 165–175.

Основным и незаменимым источником для анализа индивидуальных и коллективных религиозных представлений в их связи с римским воинским этосом и официальной религиозной политикой императоров являются многочисленные вотивные надписи (tituli sacri) в честь различных богов на алтарях, статуях и других посвятительных приношениях. Благодаря массовому характеру такого рода эпиграфических свидетельств, их во многих случаях более или менее точной датировке, нередким указаниям на авторов, конкретные обстоятельства и мотивы посвящения имеется возможность выяснить степень распространения и особенности отправления различных культов в определенные периоды времени, дифференцированно учитывая при этом состав их почитателей. Тексты посвятительных надписей проливают также свет на практиковавшиеся в армии религиозно-культовые ритуалы (например, на празднование дня рождения воинской части). По составу божественных покровителей и тому конкретному контексту, в котором делались посвящения, по положению дедикантов в армейской иерархии можно судить о соотношении официальных и неофициальных (часто этнически специфических) компонентов в идеологии римских солдат. При этом следует иметь в виду, что, какой бы рутинной ни была в некоторых случаях практика почитания тех или иных культов, за именами и функциями божеств вполне правомерно видеть наличие определенных идейных комплексов, характерных для индивидуального и коллективного сознания солдат. Немаловажное значение имеют также археологический контекст и иконография посвятительных памятников. Эпиграфические материалы прекрасно иллюстрируют тот факт, что, несмотря на строгую централизацию командования и довольно скрупулезную регламентацию повседневной жизни войск, в том числе и посредством официально предписанных культов, ритуалов и празднеств, религиозно-культовая практика армии в целом отличалась очевидным плюрализмом при значительном удельном весе туземных, в том числе восточных, культов (особенно со II в. н. э., в связи с переходом к местному комплектованию легионов), а также существенными региональными особенностями в отправлении как собственно военных культов, так и культа императора [153] . Тем более необходимо учитывать вполне естественные различия в верованиях солдат из различных родов войск. При всей консервативности армейской религии нельзя забывать и о имевших место диахронических изменениях в формах почитания и в степени популярности различных божеств.

153

На этот момент справедливо обращает внимание в своем исследовании Г. Анкерсдорфер: Ankersdorfer H. Studien zur Religion des romischen Heeres von Augustus bis Diokletian. Dissertation. Konstanz, 1973.

Достоинством свидетельств, непосредственно характеризующих важные ценностные ориентации и идеологию солдат, восприятие ими официальной пропаганды, обладают некоторые надписи на отдельных предметах. В частности, следует указать на солдатские медальоны и патеру из Верхней Паннонии, датируемые III веком, на которых имеются изображения Марса, Доблести (Virtus), Виктории и богини Тутелы с надписями, в которых упоминаются Conservatio Aug(usti), aurea saecula, Honor [154] . Еще более примечательным памятником являются надписи, сделанные солдатами на свинцовых снарядах для пращи (glandes plumbeae) из Пицена и Перузии, относящиеся соответственно ко времени Союзнической войны 91–88 гг. до н. э. и Перузинской войны Октавиана против Луция Антония и Фульвии [155] . Они не только дают замечательные образчики лагерной, по-солдатски грубой латыни [156] , но и показывают, каким образом преломлялись в среде легионеров пропагандистские внушения относительно образа врага [157] .

154

Об этих памятниках как свидетельствах об идеологии армии см.: Штаерман Е.М. Кризис рабовладельческого строя… С. 264–265.

155

Glandes plumbeae Latinae inscriptae. Их наиболее полное комментированное издание на настоящий момент: Benedetti L. Glandes Perusinae. Revisione e aggiornamenti. Roma, 2012.

156

Соответствующие комментарии см.: Mosci Sassi M.G. Il sermo castrensis. Bologna, 1983. P. 98—103.

157

Ср. Машкин Н.А. Принципат Августа. Происхождение и социальная сущность. М.; Л., 1949. С. 231: «Эта увековеченная брань не случайна. Это тоже своего рода пропаганда, рассчитанная на солдат». См. ниже главу III.