Солдаты вышли из окопов…

Левин Кирилл Яковлевич

Легли поздно. Хозяйка задула коптилку и ушла с Мариной за перегородку.

— Хорошие бабы, — сонно пробормотал Черницкий, — здоровые… Э-хе-хе!.. Истосковался я по бабьей ласке…

Он не докончил фразы и захрапел.

6

Была ранняя весна. После длительных боев полк получил небольшую передышку. Стояли в местечке, красиво расположенном на высоком берегу реки. Река несла мутные, желтые от размытой глины воды, щепки, прутья, иногда целые кусты плыли по течению и вертелись, попадая в водоворот, образовавшийся на изгибе реки. В местечке скопилось до двух полков, и, кроме того, над самой рекой, в каменном двухэтажном доме, окруженном садом,

где раньше была школа, помещалась казачья сотня. Лошади там были привязаны к деревьям, к забору, в саду, потрескивая, горели дымные костры, и от них далеко уносился запах жарившегося мяса. Казаки в лихо заломленных фуражках, из-под которых выбивались копны волос, лениво слонялись по местечку, с шашками на боку, с нагайками в руках. На узких кривых улочках было пусто. Часть жителей разбежалась, остальные старались пореже выходить из своих хат.

Во двор, где стояла десятая рота, прибежал сияющий Черницкий и отыскал Карцева и Рогожина.

— Тихо, ребята! — прошептал он, наклоняясь к ним (оба лежали на соломе под деревом). — Если есть белье и мыло — гайда за мной!

Голицын, лежавший в стороне, догадался, что Черницкий нашел баню, и когда солдаты, захватив узелки, торопливо пошли со двора, он побежал вслед за ними.

— А дядю забыли! — с упреком сказал он, нагнав их.

— Четверых не пустят, — проворчал Черницкий. — Там может не хватить места для такого числа солдатских вшей. Но что с тобой делать, дядя, идем уж, помоем и тебя.

— Неужели в баню? — восхищенно спросил Голицын. — Эх, родимые, однова помыться, а там и помирать можно…

На самом краю местечка они юркнули в приземистый, почти развалившийся домик. На крыше его почерневшая от дыма кирпичная труба слабо дымилась. Зеленоватая от плесени лужа раскинулась возле древних ступенек, и в ней виднелась затонувшая разбитая шайка. Они вошли в предбанник с дощатым, щелястым полом. Вдоль стен, по которым извилистыми струйками стекала вода, тянулись широкие лавки, покрытые узлами одежды. Старичок с пожелтевшей, как страницы старой книги, бородой, в длинном, до пят, лапсердаке и в черном плюшевом картузике, мирно приветствовал их и указал аршин свободного места, где можно было оставить вещи. Голицын мгновенно разделся, схватил свое серое, заношенное белье, мыло и, радостно гогоча, первым побежал в баню. Остальные последовали за ним.

Баня была маленькая, грязная, угарная и к тому же до отказа набитая людьми. Голицын пристроился к небольшому волосатому человеку, потер ему спину и потом завладел его шайкой. Он забрался на верхний полок, потонул в густом молочном паре, и оттуда лишь доносилось его сладостное гоготание. Черницкий пробрался к нему, они долго хлестали друг друга вениками и стонали от наслаждения.

Карцев пробовал тоже залезть к ним, но должен был отступить: горячий воздух обжег его.

Когда вышли на улицу, местечко показалось им другим миром, хорошим…

…Полк подняли рано. На маленькой поляне, за деревней, уже дымили полевые кухни. Полковой интендант прислал корову. Кашевар, низко склонившись к земле, связывал корове ноги.

— Готово? — звонко крикнул он. — Валяй!

Крепко сложенный солдат, пробуя концом пальца короткий, широкий нож, подошел к корове, спокойно смотревшей на него, и сунул ей нож в шею. Вокруг собрались любопытные, советовали, как лучше снять шкуру, как правильнее разделать коровью тушу. Человек двадцать, сидя на земле, чистили картошку. Кто-то объявил радостную весть: в деревне останутся до вечера, а может быть, и опять заночуют. Настроение у всех сразу поднялось. Одни побежали к реке постирать белье, другие расположились чинить

свои вещи, а третьи разбрелись по избам и сараям поболтать или соснуть.

Вдруг прозвучал сигнал горниста.

По улице торопливо шли солдаты. У кухонь еще толпились люди с котелками, ожидая обеда. Вкусный мясной пар клубами подымался от котлов. Из штаба, прихрамывая, пришел прапорщик.

— Обеда не давать! — приказал он. — Сейчас выступаем.

Дорога, по которой двигался полк, не носила следов войны. Три-четыре крестьянские телеги ехали по колеям, уже высушенным весенним ветром. Блеклая прошлогодняя трава вяло торчала по краям. Женщина и старик шли за плугом. Десятилетний мальчуган понукал лошадь, взмахивая кнутом.. Медленно плыли белые облака. Самохин радостно закричал, показывая рукой вверх. В небе треугольником, снижаясь к лесу, летели гуси.

— Вольные птицы! — завистливо сказал Самохин. — Куда хотят, туда и летят. Эх, крылья бы нам!..

Послышался далекий протяжный гудок паровоза. Дорога повернула влево, вдоль телеграфных столбов. Подходили к станции. Невысокая насыпь потянулась за березовой рощей. Одинокий товарный вагон стоял возле железнодорожной будки. Офицер с аксельбантами поскакал со станции навстречу полку. Он строго и неодобрительно осмотрел запыленного полковника Уречина, заменившего Максимова, и стал говорить с ним, помахивая замшевой перчаткой. Уречин отдал честь, и офицер уехал на станцию.

Раздалась команда. Полк отошел в сторону от дороги; винтовки составили в козлы. Рысью подъехали кухни, роняя из топок горящие угольки. Проголодавшиеся солдаты живо выстроились с котелками. Кашевары, стоя на подножках кухонь в густых облаках пара, черпаками разливали суп.

Прошло около часа. Полк оставался на месте, винтовок не разбирали. Но вот вернулся со станции Денисов, и солдатам приказали строиться. Откуда-то поползли слухи, что на станции ждут царя и что он будет смотреть полк. Петров, недавно приехавший из военного училища в звании прапорщика, вернулся от полкового командира и подтвердил, что царь действительно через полчаса будет здесь.

Васильев осматривал солдат своего батальона, запыленных, грязных, но все же имевших боевой, обстрелянный вид. «Хорошо, что царь увидит их такими», — подумал он.

Вечерело. Солнечные лучи косо ложились на землю. На перроне собралось много людей. Командующий армией нервничал. Начальник станции смотрел на него так, точно был виноват в том, что поезда еще нет. Вдруг совсем близко показался состав, скрытый до сих пор изгибом пути. Все подтянулись. Офицеры построились, почетный караул замер с винтовками у ноги. Командующий стоял посредине перрона, но поезд проехал немного дальше, и генерал, покраснев от волнения, рысью побежал к царскому вагону. Царь вышел первым, и сейчас же за ним выступила длинная фигура великого князя Николая Николаевича, с седоватой короткой бородкой и большим хрящеватым носом. Царь сдвинул ноги, поднял руку к фуражке, слушая рапорт генерала, часто моргал, пальцы его левой руки, прижатой к боку, шевелились. Быстро протянув командующему руку, он пошел по перрону. Великий князь следовал сзади, посматривая вокруг желтыми, ястребиными глазами.

Царь, достигнув фронта, поздоровался с солдатами. У него был негромкий голос, бородка и усы желто-табачного цвета, толстоватый нос и невыразительные голубые глаза. Привычно выждав ответ, он направился вдоль рядов.

— Ваше величество! — сказал командующий армией. — Этот батальон особо отличился в бою, он заслуживает поощрения.

Теперь они проходили мимо Васильева, и царь нерешительно задержался.

— Это хорошо, что отличились. Я очень доволен молодцами-солдатами.