Солдаты живут

Кук Глен Чарльз

Возле моего дома дежурил часовой, но поставили его не для того, чтобы он никого не впускал. Или не выпускал. Суврин поставил часового, чтобы тот вовремя его предупредил, если что-то произойдет. Мы с часовым кивнули друг другу. И Аркана жутко расстроилась: парень не заметил, какая она привлекательная юная женщина. Я-то полагал, что это видно, несмотря на балахон Ворошков.

Госпожа сидела за столиком, уставясь в никуда. Перед ней лежал начатый пасьянс, но она давно про него забыла. В стоящей рядом лампе

заканчивалось масло. Она коптила, потому что фитиль давно следовало подрезать.

Куда бы она ни глядела, во взгляде ее отчетливо прочитывалось отчаяние.

Она даже утратила всякий интерес к своей внешности.

Я положил руку ей на плечо.

— Дорогая, я вернулся.

Она отреагировала не сразу. Но, узнав мой голос, резко отстранилась.

— Это сделал ты, — скорее размышляя вслух, чем действительно разговаривая со мной, сказала она. — Ты сделал что-то с Киной. — Лишь в этом «ты» я уловил человеческую эмоцию.

Я оглянулся на Аркану — она внимательно нас слушала. Наступил решающий момент.

— Я ее убил. Потому что нас к этому принудили. — Если в ней сохранилась частица богини, то мои слова должны были спровоцировать реакцию.

И я ее увидел. Но не физическую попытку отомстить, что я предпочел бы. Наверное, предпочел бы.

Она просто заплакала.

Я не стал напоминать ей о том, что ей было прекрасно известно, что этот день настанет. А вместо этого спросил:

— Как там Бубу? Как она это восприняла?

— Не знаю. Я ее не видела.

— Что? Ведь перед моим отлетом ты не хотела отойти от нее, даже чтобы поесть.

Плотину прорвало. Хлынули слезы. Она стала женщиной, какой я ее никогда прежде не видел, — распахнутой до самой глубины, словно лопнувший перезрелый фрукт.

— Я пыталась ее убить.

— Что? — не понял я. Она говорила очень тихо.

— Я пыталась ее убить, Костоправ! Пыталась убить собственную дочь! Пыталась изо всех сил и напрягая всю свою волю. Я приставила кинжал к ее сердцу! И убила бы, если бы мне что-то не помешало.

— Я знаю тебя. И знаю, что для этого у тебя имелась веская причина. Какая?

Госпожа заговорила. Взахлеб. Все, годами удерживаемое внутри, вырвалось потоком слов, сметающим на своем пути все преграды.

По времени это совпадало с моментом нападения на Кину. А охватившая Госпожу жажда убийства могла быть вызвана исходящим от Кины страхом. Он же мог вызвать и реакцию Бубу.

Госпожа еще долго всхлипывала. Я обнимал ее. И боялся за нее. Она погрузилась очень глубоко. А я был балластом почти на каждом футе ее пути вниз, во тьму.

Я ли во всем виноват? Или искрометность романтического лета юности, превратившегося в полную отчаяния дождливую осень старости?

Аркана — хорошая дочь. Она терпеливо стояла в сторонке, пережидая эту эмоциональную бурю. Она делала это ради меня, не нарушая своим вмешательством самые тяжелые минуты жизни моей жены. Когда мы вышли, я от души поблагодарил ее за это.

— Как думаешь, она сможет снова стать

прежней? — спросила Аркана.

— Не знаю. Не знаю, как заставить ее захотеть этого. Если такое желание у нее появится, то мне уже не о чем будет беспокоиться. У нее железная воля, когда она хочет ее на что-то направить. А сейчас я буду лишь стараться любить ее и надеяться, что произойдет нечто такое, что зажжет в ней искорку надежды.

— Не знаю, смогла бы я смириться с тем, что полностью утратила магическую силу. Я даже могла бы покончить с собой.

— Девятьсот девяносто девять человек из тысячи живут всю жизнь, не имея и миллионной доли твоей силы. И ничего.

— Только потому, что они совершенно не представляют, чего лишены. Никто ведь не скорбит об утрате того, чего у него никогда не было.

На это мне возразить было нечего.

И я не смогу в полной мере понять охватившую Госпожу апатию, потому что мне никогда не было дано ощущать жизнь так, как ощущала ее она — во всех ее мыслимых крайностях. Она же мой образ жизни представляла себе очень даже хорошо.

И это тоже могло усугублять ее отчаяние.

138. Таглиос. Утраченное дитя

Бубу было хуже, чем Госпоже, — она потерялась внутри себя. Ее охраняли настоящие часовые. Они сказали, что она лишь лежит, уставившись куда-то в бесконечность, с тех самых пор, как пришла в сознание. Но они ни разу не испытывали непреодолимое желание прислуживать или поклоняться ей.

Одним из часовых оказался шадарит, служивший под командованием Дремы еще во времена кьяулунских войн.

— О ней заботятся Сурувайя Сингх и ее дети, — сообщил он.

Я ощутил легкий укол совести. Вдова Икбала Сингха. Дрема его ценила. Но я и не подозревал, что его семья уцелела после сражений южнее Таглиоса. Я слишком сосредоточился на собственных переживаниях и позабыл о благополучии тех, кто зависит от Отряда.

Дщерь Ночи отмыли, причесали и переодели в чистое. Она сидела в кресле-качалке — весьма необычная вещь в этих краях. За пределами своего сознания она не замечала ничего. Из уголка ее рта стекала струйка слюны на красивое белое сари — лишь чуть более светлое, чем ее кожа альбиноски. Кто-то подложил тряпочку в то место, куда попадала слюна.

Кстати, об альбиносах. Белая ворона ухитрилась примчаться сюда быстрее меня. Но нынче она вела себя очень осторожно, опасаясь меня рассердить.

Я подслушал в разных местах немало любопытного. И теперь подозревал, что могу во многом повлиять на ее будущее.

Шевитья оказал нам огромную помощь в обмен на обещание избавить его от бесконечного присмотра за Сияющей равниной. И я намеревался это обещание сдержать. Я стараюсь выполнять все данные Отрядом обещания. Именно выполнение обещаний отличает нас от людей, подобных Радише, предпочитающих обмануть, но не сдержать слова, когда это представляется им невыгодным.