Соленые радости
Шрифт:
Я наслаждаюсь мускульной усталостью. Она особенная. Она делает каждую мышцу ощутимой и крупной. Крохотные волоконца представляются мне очень прочными. Я понимаю, что невозможно измениться за несколько часов, но ощущения перемены настолько явственны, что опробываю, глажу мышцы. Я радуюсь им. Это знакомое состояние, очень знакомое, но всякий раз я радуюсь. Я опьянен усталостью могучих напряжений. Верных моей воли напряжений. Мне кажется, я очень юн, свободен и мне никогда не будет износу.
Я ощущаю, какой крепкий и гибкий у меня позвоночник. Болью воспринимаю обилие своих мышц. Я наслаждаюсь воспоминаниями слитности напряжений, послушности мышц. Я лежу на спине, раскинув руки. Вспухают натруженные мышцы. Я отжат тяжестью этих мышц. Я вздрагиваю в такт мерным толчкам сердца.
Да, да, за всем этим победа! Победа – вечная, желанная цель и счастье моей жизни. Без нее я мелок, скучен, бесцветен и не нужен даже себе. И мне
Я не спеша бреюсь. Разглядываю себя. Бледное иссушенное лицо. Брови скошены над переносицей. Тени на щеках, в уголках рта, под глазами. Вытираю лицо. Свет горит только в ванной.
Предметы в моей комнате парят. Приглушенный свет размывает линии. Брожу по комнате. С удивлением разглядываю комнату.
Сыро и студено дышит ночь.
Возвращаюсь к окну. Вглядываюсь в ночь. В небе уже свечение рассвета. Чуть слышно шумит кондиционер. Выключаю его и снова возвращаюсь к окну. Везде стройные белые сумерки.
Каждое мгновение покорно отдает себя мне. И шум автомобилей – они проносятся, повизгивая у поворота тормозами, ложась и раскачиваясь на амортизаторах, отражения чертят слабые полосы в лаковых крышах и капотах, – и перезвон лифтового звонка, и голоса людей, очень звучные в тишине, и гряды острых крыш, и контуры деревьев, и непривычный простор и одиночество улиц, и спокойное свечение этой ночи – все мое и все для меня…
На полу сумка с бутылками. В этот раз я заранее побеспокоился. Я много и часто пью. Скрипучие твердые мышцы выкладывают тело. Движение штанги обозначило свой путь во всех мышцах.
Ловлю себя на том, что разминаю связки, узлы, крепления. Отжимаю ладонями воспаления.
Деревья выступают из сумерек – черные древние стволы…
Мне чудятся горьковатые запахи осени. Любимая мной пора ненастья. Я привязан к этой нежной слабости природы.
Осень – я опять смогу в одиночестве блуждать по улочкам родной Москвы, навещать пустые парки. Покинутые парки. Смогу бродить по ковру желтых листьев, дышать осеннею горечью.
Листопад, вороха листьев, шорохи дождя – в каждой подробности ласковая грусть.
Слезы осени – белые дрожащие капли на ветвях, земля, окропленная росой, мокрые дорожки на окнах, палые листья в лужах и ручьи, ручьи…
Леса в туманах. Поля в туманах. Улицы в сумрачных неподвижных завесах…
Бледная прозрачная желтизна лип. Восковая желтизна кленов. Гроздья красных ягод на обнаженных гибких рябинах. Покоробленный ржавый и дырявый лист на яблонях. Звонкое теньканье больших зеленых синиц. Торопливые наборы московок. Милый серебристый щебет свиристелей. И донага раздетые леса. Стройные, светлые, чистые леса, пронизанные светом. Неподвижность, простор, тишина леса. Покорность леса…
И бледные вымороженные рассветы зябких голубоватых дней, отравленных настоем запахов. Беззвучные раскаты чувств – увядание лесов.
Скудные зори. Ломкие сухие травы. Усталость и мудрый покой окошенных лугов.
Дымы. Гнусавый вороний покрик. Колючие студеные ветры. Хороводы жестких листьев. И огни, ранние огни в домах. Огни расставаний, огни, огни…
Все это возвращается ко мне. Становится моим. Будет моим. И ждет меня…
Самой дорогой фантазией моего детства было летать – я очень хотел летать. Нет, я не представлял эти полеты в планере или самолете. Я мечтал летать, как летают птицы. Чтобы ничто не отделяло меня от воздуха и я, управляя полетом, управлял бы своим телом. Я так подробно и ярко представлял это движение в воздухе, что потом оно снилось. И в своих детских снах я летал именно так: только я и воздух. Я один в воздухе, и ничто не сковывает и не ограничивает меня.
До сих пор я жалею о тех снах. Завидую тем снам. Не расстался с мечтой тех снов.
Я лежу с открытыми глазами и вижу все те детские сны. Я бросаю свое тело в воздухе. Я ложусь на воздух. Я подминаю воздух руками и поднимаюсь выше, выше…
– …Ни о чем не спрашивай, милый, – шепчет Ингрид. – Не спрашивай, кто я, откуда и почему продаю свои песни. Дай губы. Я очень хочу, чтобы ты любил меня. Не выдумывай любовь, а люби, милый. Разве слова истинны?.. Какие у тебя губы! Никогда не думала, что мускулы могут быть бархатными. Ты очень сильный. Но ты нежный. Твоя сила обманывает нежность… Ты потерял себя, потому что хотел забыть нежность… Какие у тебя руки! Ты нежен, как ресницы. Почему ты забыл нежность? Ты весь из нежности. Не думай, что я колдую словами. Зачем ты убил нежность в себе?.. Я задохнусь! Чувствуешь, мое тело не лжет. Ты счастлив своими мыслями и делишь меня с ними, да? Ты что-то нашел и любишь это, но ведь я не «что-то», милый. Забудь свои мысли, забудь, даже очень счастливые, забудь… Я сейчас, я очнусь… Разве я плачу? Господи, я в самом деле плачу! Я буду очень тихо плакать. Ты молчи. Лучше всех слов, когда молчишь… Лежи, лежи… Я хочу руками запомнить тебя. Как вздрагивают глаза под пальцами! Какие у тебя плечи! Глупый, спрячь свои глаза.
Я наклоняюсь к Ингрид: спит. Теплое дыхание шевелит мои волосы. Белое утро выдает нас.
Часы заботливо напоминают о времени. Через пять часов я уеду. Ингрид станет чужой. Чужой?!.
Я смотрю на нее. Я хочу запомнить ее, запомнить…
Я провожаю жизнь. Я встречаю жизнь. Ошибки и боли всех дней согреты началом новых целей. Целей, которые нельзя отнять.
Мелодично бьют часы за стеной.
Я поднимаю голову и вдруг вижу, как внимательно и строго она смотрит на меня.
– Ты почти не спала, Ингрид. Еще есть время. Она молча прижимается. Я осторожно беру ее волосы и откидываю ей на плечи.
– Наша любовь, как бродячая собака, – шепчет она. – Ей теперь плутать всю жизнь.
Глаза у нее большие. Я закрываю эти глаза губами.
– Тебе действительно хорошо? – шепчет она. Запах ее кожи – это все мои потерянные шаги. Ее губы, высокие ноги и груди, напрягшиеся от ласк, и серые выцветшие от ласк глаза. Ночь покорно отдает ее…
– Скажи, сова, что будет завтра?
– Молчи, притворись немым.
– В какой луне ты теперь вернешься, сова? – Луне?
– Так на Востоке отсчитывали время. Это было давно. Тебе холодно, Ингрид?
– Притворись немым, милый.
Снова я ничего не вижу, кроме больших глаз Ингрид.
– Робкие становятся смелыми – сказано хорошо, – шепчет она. – В настоящем чувстве именно так…
Я слышу ее всю: от груди, оплывающей под моими мускулами, и до сильных ног, которым, кажется, не будет покоя. Я слышу бессвязное бормотанье. Я ласкаю это бессвязное бормотанье. Мы тонем в горячем снегу. Я задыхаюсь всеми словами…